Игорь Манцов
Аристократизм
В России новая мода. Сначала на сочинском курорте «Роза Хутор» разделась до белья, до купальников, а потом прокатилась на горных лыжах тысяча мажоров и мажорок, неделей позже в борьбу за первенство вступило Кемерово, где то же самое проделала ещё более внушительная толпа.
Почти полностью обнажённые девчонки на снегу - это, казалось бы, зрелище предельно прекрасное. Разве не хотелось бы и самому мне оказаться среди них сначала на Сочинской, а потом ещё и на Кемеровской горных трассах? Хотелось бы, без вопросов. Почему, однако, навязчивость подачи этой новости в телевизоре и в печатных СМИ не радует, но вызывает глухую ярость, неприятие?
Ответ прост: никакой возможности оказаться там у меня нет, не было и не будет. Должен ли я испытывать по означенному поводу чувство неполноценности, почитая себя за пустого завистника? Ни в коем случае. Проблема же не в тех, кто разделся и выехал на склоны, проблема в том, что означенные новости не фильтруются федеральными СМИ, хуже того - подаются в режиме «мировые рекорды».
Определённые социальные группы живут в материальном смысле несравненно лучше других. Лично меня это ни в малейшей степени не волнует. Так было и при Советской власти. Но. При Советской власти существовал фильтр, который отбирал социально-психологическую норму и её канонизировал. Начиная с Перестройки и вплоть до сегодняшнего дня, немногочисленные «грамотные» агрессивно высмеивают общественно-политическое советское вещание с его культом трудового человека, будь то слесарь, доярка или тракторист.
С его культом слегка неразвитого простака.
Девки в трусах или даже без трусов, в количестве и на лыжах, - сами по себе первостатейная потребительская категория, однако, всероссийские новости превращают их в маркер социального доминирования определённых групп населения.
Руководство страны сколь угодно часто и сколь угодно душевно может вещать о достоинстве россиян, о национальной сплочённости и о прочем. Но одна-единственная растиражированная новость вроде вышеозначенной, сигнализирует всем социальным группам жёстко и недвусмысленно: быдло под контролем, девки под контролем тоже. Всё, короче, под контролем, включая и отвлекающе/маскирующего характера патриотический трындёж.
Таковы нравы, такова хитроумная стратегия пост-советской элиты, новой расейской аристократии.
Сразу после повсеместного новостного психоза с девками в бикини попадаю на душеспасительную передачу телеканала «Культура», где о своей жизни, о своих нравах и о воззрениях повествует известный театровед, ректор Щепкинского училища, замначальника Малого театра и по совместительству, по загадочному совпадению сын знаменитого советского переводчика Борис Любимов.
Теребя детско-юношеские фотографии, Борис Николаевич рассказывает о том, как отец в деталях пересказал ему когда-то знаменитый МХАТовский спектакль «Дни Турбиных», и как подросток Боренька месяцами, даже годами играл потом сам с собою в эту булгаковскую пьесу, неизменно изображая 17-летнего юнкера Николку.
На фотографиях он в каких-то, видимо, специально сшитых юнкерских нарядах: чистый, умытый, причёсанный, благообразный. Хороший советский, пардон, антисоветский мальчик. Надежда зреющей в глубинах социума будущей капиталистической России.
Ну, казалось бы, играл и играл, выдвинулся как в советские, так и в новейшие времена, и выдвинулся. Я - в футбол и в тульский уличный мордобой, Борис - в монархически ориентированного героического Николку. Однако, телевизионный рассказ театроведа, а теперь ещё и театрального функционера, воскресил в памяти одну сильную коллизию 12-летней давности.
Я жил тогда в Туле, но писал о кино в некоторые столичные издания, в том числе в литературно-художественный «Новый мир», по неожиданному персональному приглашению главного редактора, Андрея Василевского. Те мои тексты имели некоторый протестный привкус, ибо с первого дня сотрудничества я столкнулся с жесточайшим прессингом: поддерживал моё письмо только пригласивший главред, все же прочие при малейшей возможности высказывали возмущённое неприятие. Частично эта коллизия описана мной вот в этой колонке (/www.peremeny.ru/column/view/1656/ ), которая рифмуется с данным текстом напрямую и обязательна к прочтению.
Итак, меня, уже порядком взбесившего столичных «грамотных», пригласили на вручение журнальных премий. На послепремиальном фуршете курировавшая редактрисса Ирина Бенционовна Роднянская оказалась в неожиданной близости как от меня, так и от цепкого внимательного интеллигентного человека. На секунду задумалась и… зачем-то решила меня с этим гипер-интеллигентом познакомить:
«Игорь Манцов – Борис Николаевич Любимов».
Я интересовался театром и потому знал имя/фамилию представленного. Легко поднял и протянул руку. И вот по сию пору помню тяжёлое замешательство пресловутого Бориса Николаевича. Он, конечно, читал мои тексты в «Новом мире» и, как я уже через пару секунд понял, возмущался вместе со всем своим ближним кругом.
В глазах под очками отобразились мука, брезгливость, неприятие, озлобленность – по поводу того, что его вынуждают познакомиться с…
Дотронуться до…
Тогда-то я не вполне понял, за кого меня держит записной московский интеллигент. Не до конца поверил, что гигантская, мучительная с его стороны пауза была вызвана тотальным отрицанием меня, моих текстов, моего опыта, самого факта моего существованья.
Осознал всю гамму тогдашних тяжёло/мутно/грязных любимовских чувств только отсматривая сюжет на «Культуре». А-а-а, сказал я себе 12 лет спустя: юнкер, он же юнкер! Всё детство играл в это вот чувство ненависти, идентифицировался с ним, взрастил, культивируя брезгливость пополам с полным отрицанием. Был бы револьвер – выстрелил бы, не поморщившись.
Вот нам, «советским», запрещают классовое чувство, типа оно и неактуально, и немодно, и глуповато, а сами, сами только одним этим чувством и питаются.
Юнкера. Через годы, через десятилетия, через столетие (!) – пронесли его, не расплескав и не растеряв ни в малейшей степени.
Эта история характерна и объясняет в социально-психологическом, да и в политическом укладе страны фактически всё. Нам не оставляют выбора, не оставляют дискурса. Пишут (возьмём профессионально близкое мне кино) отвратительно, хуже некуда. Снимают (да то же самое кино) ещё хуже. Однако же, некритичны, ценят свой ближний круг, своё «общество взаимного восхищения» в качестве последней и решающей экспертной инстанции.
Я тогда же, лет 12 назад написал: вы нам неприятны со свои глумливым высокомерием, со своим низким аналитически уровнем, разрешите резервацию! Но нет, они не поставляют здоровую массовую культуру, жрут бюджетные деньги, надувают губки, используют аристократическую дореволюционную форму в качестве маркера «свои/несвои». И, как показывает мой опыт, блокируют любую альтернативную точку зрения.
Не будет нам даже и резервации.
Совсем свежий любопытный сюжет из жизни Живого Журнала главреда «Нового мира», потрясающего поэта и тонкого человека Андрея Василевского. Едва он решил разместить там 50 своих избранных стихотворений, как в комментариях к одному из них появилась агрессивная запись «Удивительная бездарность» ( /avvas.livejournal.com/7571339.html#comments ).
Через пару дней этот же комментатор всё ещё не угомонился и разместил уже под другим стихотворением Василевского нечто нравоучительное: «Посмотрите настоящую серьёзную литературу – я Вам посылал…» ( /avvas.livejournal.com/7573154.html#comments ).
Трудно не улыбнуться. Трудно не испугаться. «Посмотрите настоящую… я Вам посылал», - человек из другой интеллектуальной песочницы, нежели вполне, кстати, интегрированный в тусовку Василевский, из песочницы, тоже претендующей на доминирование и на контроль, разговаривает с независимым талантливым художником как с холопом.
Смотрю профиль, смотрю раздел «интересы», так и есть: сообщество «antibolhevik», открывающееся картинкой со слоганом «Папа, убей большевика!».
И ещё сообщество «hristianin».
Психологический портрет ясен: очередной «хороший мальчик», который намерен агрессивно и нагло учить чужих с позиции именно хорошего правильного мальчика.
Может, это двойник Бориса Николаевича Любимова, который явно ощутил в себе юнкера, едва посмотрев в глаза смерда и плебея – меня? Не иначе.
Важно понимать, что здесь цельный психологический комплекс, где «убей большевика» следует читать как «убей плебея».
Перефразирую куплетиста Велюрова из «Покровских ворот»: «Заметьте, не я это предложил!»
В смысле, не мы это разжигаем, не мы.
Некий Армен Асриян пишет в Живом Журнале, восхваляя Николая Гумилёва: «… еще подростком, встречая в биографиях пламенных революционеров дату смерти «1937», я удовлетворенно кивал. «Это вам и за Гумилева»» ( /asriyan.livejournal.com/340765.html ).
Хотя почему «некий»? Вспомнилось: когда-то я писал с ним вместе в «Консерватор», слегка пересекался: удивляли агрессивные наезды мыслителя на советскую массовую поэзию типа Евтушенко-Вознесенского. Весьма симптоматично. Невменяемое сознание. Полагают, что Гумилёвым, Ахматовой и тому подобным аристократическим дискурсом реально окормлять не слишком развитых простаков.
Особенно страдал подобной болезнью мозга Солженицын: его досада на то, что русских (якобы в результате большевистского переворота!) не 650 млн. чел., а в 4 раза меньше – трагикомична. Аристократически сориентированная здешняя элита неспособна поставлять такому количеству русских качественную и разнообразную, жизнестроительную и неподражательную образность. Русские потому и были выбиты, что элита их в массе презирала, образно не обслуживала.
Асриян ставит с ног на голову, когда утверждает, что «1937» - «за Гумилёва». Хренушки, не так.
И 1917-ый, и «смерть аристократического поэта», и «1937» - за одно и то же. Это поджопники здешнему высокомерному, не оставляющему нам никакого шанса на повседневную внутреннюю свободу аристократизму.
Я даже могу понять тех садистов-следователей, вчерашних понаехавших деревенских, которые рвали ногти и сутками не давали спать зачастую невиновным во время так называемых «сталинских чисток». То был неадекватный, яростный ответ обманутого в своих лучших чувствах русского простака: вроде бы неумный аристократизм не так давно революционным образом отменили и вдруг… опять… с новой силой… по новому кругу…
Простаки из деревни мстили за возрождённый, за ни чем не обеспеченный, калькированный с дореволюционного - аристократизм. Не разбирали, кто прав, а кто виноват. Сталин фактически вообще ни при чём. Да и вся Советская власть – едва ли не исключительно для подавления сословно-аристократической спеси.
Знаешь, читатель, когда я вспоминаю интеллигентное личико престарелого юнкера Любимова, который упорно не желал протягивать наивному мне свою холёную юнкерскую ручку и, теперь кажется, бессознательно нащупывал в кармане костюмчика револьвер – я представляю себе ответные бессознательные эмоции пыточных дел мастеров из 30-х.
Сам бы не смог.
Но я понимаю, понимаю.
Тупая сила вместо здоровой конкуренции – вот внутренний вектор развития тутошней аристократии, и как показал опыт постсоветской России, этот вектор они менять не желают, не собираются.
Вернёмся в заключении к девочкам. Американская массовая культура знает о человеческой природе последнюю правду: нормальному мужику без девочкиных прелестей никуда. Так вот, американская массовая культура объединяет своё активное мужское население на почве этого обожествления секса и чувственности.
Но здешняя элитка умеет сделать так, что даже абсолютно объединяющая здоровая чувственность – разъединяет, разводит по непримиримым лагерям, и вот я уже морщусь, протестую, блюю и где-то немножечко ненавижу.
Аристократизм
В России новая мода. Сначала на сочинском курорте «Роза Хутор» разделась до белья, до купальников, а потом прокатилась на горных лыжах тысяча мажоров и мажорок, неделей позже в борьбу за первенство вступило Кемерово, где то же самое проделала ещё более внушительная толпа.
Почти полностью обнажённые девчонки на снегу - это, казалось бы, зрелище предельно прекрасное. Разве не хотелось бы и самому мне оказаться среди них сначала на Сочинской, а потом ещё и на Кемеровской горных трассах? Хотелось бы, без вопросов. Почему, однако, навязчивость подачи этой новости в телевизоре и в печатных СМИ не радует, но вызывает глухую ярость, неприятие?
Ответ прост: никакой возможности оказаться там у меня нет, не было и не будет. Должен ли я испытывать по означенному поводу чувство неполноценности, почитая себя за пустого завистника? Ни в коем случае. Проблема же не в тех, кто разделся и выехал на склоны, проблема в том, что означенные новости не фильтруются федеральными СМИ, хуже того - подаются в режиме «мировые рекорды».
Определённые социальные группы живут в материальном смысле несравненно лучше других. Лично меня это ни в малейшей степени не волнует. Так было и при Советской власти. Но. При Советской власти существовал фильтр, который отбирал социально-психологическую норму и её канонизировал. Начиная с Перестройки и вплоть до сегодняшнего дня, немногочисленные «грамотные» агрессивно высмеивают общественно-политическое советское вещание с его культом трудового человека, будь то слесарь, доярка или тракторист.
С его культом слегка неразвитого простака.
Девки в трусах или даже без трусов, в количестве и на лыжах, - сами по себе первостатейная потребительская категория, однако, всероссийские новости превращают их в маркер социального доминирования определённых групп населения.
Руководство страны сколь угодно часто и сколь угодно душевно может вещать о достоинстве россиян, о национальной сплочённости и о прочем. Но одна-единственная растиражированная новость вроде вышеозначенной, сигнализирует всем социальным группам жёстко и недвусмысленно: быдло под контролем, девки под контролем тоже. Всё, короче, под контролем, включая и отвлекающе/маскирующего характера патриотический трындёж.
Таковы нравы, такова хитроумная стратегия пост-советской элиты, новой расейской аристократии.
Сразу после повсеместного новостного психоза с девками в бикини попадаю на душеспасительную передачу телеканала «Культура», где о своей жизни, о своих нравах и о воззрениях повествует известный театровед, ректор Щепкинского училища, замначальника Малого театра и по совместительству, по загадочному совпадению сын знаменитого советского переводчика Борис Любимов.
Теребя детско-юношеские фотографии, Борис Николаевич рассказывает о том, как отец в деталях пересказал ему когда-то знаменитый МХАТовский спектакль «Дни Турбиных», и как подросток Боренька месяцами, даже годами играл потом сам с собою в эту булгаковскую пьесу, неизменно изображая 17-летнего юнкера Николку.
На фотографиях он в каких-то, видимо, специально сшитых юнкерских нарядах: чистый, умытый, причёсанный, благообразный. Хороший советский, пардон, антисоветский мальчик. Надежда зреющей в глубинах социума будущей капиталистической России.
Ну, казалось бы, играл и играл, выдвинулся как в советские, так и в новейшие времена, и выдвинулся. Я - в футбол и в тульский уличный мордобой, Борис - в монархически ориентированного героического Николку. Однако, телевизионный рассказ театроведа, а теперь ещё и театрального функционера, воскресил в памяти одну сильную коллизию 12-летней давности.
Я жил тогда в Туле, но писал о кино в некоторые столичные издания, в том числе в литературно-художественный «Новый мир», по неожиданному персональному приглашению главного редактора, Андрея Василевского. Те мои тексты имели некоторый протестный привкус, ибо с первого дня сотрудничества я столкнулся с жесточайшим прессингом: поддерживал моё письмо только пригласивший главред, все же прочие при малейшей возможности высказывали возмущённое неприятие. Частично эта коллизия описана мной вот в этой колонке (/www.peremeny.ru/column/view/1656/ ), которая рифмуется с данным текстом напрямую и обязательна к прочтению.
Итак, меня, уже порядком взбесившего столичных «грамотных», пригласили на вручение журнальных премий. На послепремиальном фуршете курировавшая редактрисса Ирина Бенционовна Роднянская оказалась в неожиданной близости как от меня, так и от цепкого внимательного интеллигентного человека. На секунду задумалась и… зачем-то решила меня с этим гипер-интеллигентом познакомить:
«Игорь Манцов – Борис Николаевич Любимов».
Я интересовался театром и потому знал имя/фамилию представленного. Легко поднял и протянул руку. И вот по сию пору помню тяжёлое замешательство пресловутого Бориса Николаевича. Он, конечно, читал мои тексты в «Новом мире» и, как я уже через пару секунд понял, возмущался вместе со всем своим ближним кругом.
В глазах под очками отобразились мука, брезгливость, неприятие, озлобленность – по поводу того, что его вынуждают познакомиться с…
Дотронуться до…
Тогда-то я не вполне понял, за кого меня держит записной московский интеллигент. Не до конца поверил, что гигантская, мучительная с его стороны пауза была вызвана тотальным отрицанием меня, моих текстов, моего опыта, самого факта моего существованья.
Осознал всю гамму тогдашних тяжёло/мутно/грязных любимовских чувств только отсматривая сюжет на «Культуре». А-а-а, сказал я себе 12 лет спустя: юнкер, он же юнкер! Всё детство играл в это вот чувство ненависти, идентифицировался с ним, взрастил, культивируя брезгливость пополам с полным отрицанием. Был бы револьвер – выстрелил бы, не поморщившись.
Вот нам, «советским», запрещают классовое чувство, типа оно и неактуально, и немодно, и глуповато, а сами, сами только одним этим чувством и питаются.
Юнкера. Через годы, через десятилетия, через столетие (!) – пронесли его, не расплескав и не растеряв ни в малейшей степени.
Эта история характерна и объясняет в социально-психологическом, да и в политическом укладе страны фактически всё. Нам не оставляют выбора, не оставляют дискурса. Пишут (возьмём профессионально близкое мне кино) отвратительно, хуже некуда. Снимают (да то же самое кино) ещё хуже. Однако же, некритичны, ценят свой ближний круг, своё «общество взаимного восхищения» в качестве последней и решающей экспертной инстанции.
Я тогда же, лет 12 назад написал: вы нам неприятны со свои глумливым высокомерием, со своим низким аналитически уровнем, разрешите резервацию! Но нет, они не поставляют здоровую массовую культуру, жрут бюджетные деньги, надувают губки, используют аристократическую дореволюционную форму в качестве маркера «свои/несвои». И, как показывает мой опыт, блокируют любую альтернативную точку зрения.
Не будет нам даже и резервации.
Совсем свежий любопытный сюжет из жизни Живого Журнала главреда «Нового мира», потрясающего поэта и тонкого человека Андрея Василевского. Едва он решил разместить там 50 своих избранных стихотворений, как в комментариях к одному из них появилась агрессивная запись «Удивительная бездарность» ( /avvas.livejournal.com/7571339.html#comments ).
Через пару дней этот же комментатор всё ещё не угомонился и разместил уже под другим стихотворением Василевского нечто нравоучительное: «Посмотрите настоящую серьёзную литературу – я Вам посылал…» ( /avvas.livejournal.com/7573154.html#comments ).
Трудно не улыбнуться. Трудно не испугаться. «Посмотрите настоящую… я Вам посылал», - человек из другой интеллектуальной песочницы, нежели вполне, кстати, интегрированный в тусовку Василевский, из песочницы, тоже претендующей на доминирование и на контроль, разговаривает с независимым талантливым художником как с холопом.
Смотрю профиль, смотрю раздел «интересы», так и есть: сообщество «antibolhevik», открывающееся картинкой со слоганом «Папа, убей большевика!».
И ещё сообщество «hristianin».
Психологический портрет ясен: очередной «хороший мальчик», который намерен агрессивно и нагло учить чужих с позиции именно хорошего правильного мальчика.
Может, это двойник Бориса Николаевича Любимова, который явно ощутил в себе юнкера, едва посмотрев в глаза смерда и плебея – меня? Не иначе.
Важно понимать, что здесь цельный психологический комплекс, где «убей большевика» следует читать как «убей плебея».
Перефразирую куплетиста Велюрова из «Покровских ворот»: «Заметьте, не я это предложил!»
В смысле, не мы это разжигаем, не мы.
Некий Армен Асриян пишет в Живом Журнале, восхваляя Николая Гумилёва: «… еще подростком, встречая в биографиях пламенных революционеров дату смерти «1937», я удовлетворенно кивал. «Это вам и за Гумилева»» ( /asriyan.livejournal.com/340765.html ).
Хотя почему «некий»? Вспомнилось: когда-то я писал с ним вместе в «Консерватор», слегка пересекался: удивляли агрессивные наезды мыслителя на советскую массовую поэзию типа Евтушенко-Вознесенского. Весьма симптоматично. Невменяемое сознание. Полагают, что Гумилёвым, Ахматовой и тому подобным аристократическим дискурсом реально окормлять не слишком развитых простаков.
Особенно страдал подобной болезнью мозга Солженицын: его досада на то, что русских (якобы в результате большевистского переворота!) не 650 млн. чел., а в 4 раза меньше – трагикомична. Аристократически сориентированная здешняя элита неспособна поставлять такому количеству русских качественную и разнообразную, жизнестроительную и неподражательную образность. Русские потому и были выбиты, что элита их в массе презирала, образно не обслуживала.
Асриян ставит с ног на голову, когда утверждает, что «1937» - «за Гумилёва». Хренушки, не так.
И 1917-ый, и «смерть аристократического поэта», и «1937» - за одно и то же. Это поджопники здешнему высокомерному, не оставляющему нам никакого шанса на повседневную внутреннюю свободу аристократизму.
Я даже могу понять тех садистов-следователей, вчерашних понаехавших деревенских, которые рвали ногти и сутками не давали спать зачастую невиновным во время так называемых «сталинских чисток». То был неадекватный, яростный ответ обманутого в своих лучших чувствах русского простака: вроде бы неумный аристократизм не так давно революционным образом отменили и вдруг… опять… с новой силой… по новому кругу…
Простаки из деревни мстили за возрождённый, за ни чем не обеспеченный, калькированный с дореволюционного - аристократизм. Не разбирали, кто прав, а кто виноват. Сталин фактически вообще ни при чём. Да и вся Советская власть – едва ли не исключительно для подавления сословно-аристократической спеси.
Знаешь, читатель, когда я вспоминаю интеллигентное личико престарелого юнкера Любимова, который упорно не желал протягивать наивному мне свою холёную юнкерскую ручку и, теперь кажется, бессознательно нащупывал в кармане костюмчика револьвер – я представляю себе ответные бессознательные эмоции пыточных дел мастеров из 30-х.
Сам бы не смог.
Но я понимаю, понимаю.
Тупая сила вместо здоровой конкуренции – вот внутренний вектор развития тутошней аристократии, и как показал опыт постсоветской России, этот вектор они менять не желают, не собираются.
Вернёмся в заключении к девочкам. Американская массовая культура знает о человеческой природе последнюю правду: нормальному мужику без девочкиных прелестей никуда. Так вот, американская массовая культура объединяет своё активное мужское население на почве этого обожествления секса и чувственности.
Но здешняя элитка умеет сделать так, что даже абсолютно объединяющая здоровая чувственность – разъединяет, разводит по непримиримым лагерям, и вот я уже морщусь, протестую, блюю и где-то немножечко ненавижу.