Игорь Манцов
Еще раз про «Нелюбовь»
Игорь: Привет, почему ты не посмотрела фильм, как было всем участникам наших обсуждений предписано? Нарушение дисциплины! Ты и текст мой, кажется, не прочитала. Чем ты вообще занималась-то?!
Ладно, ясно: молодость. Коротко рассказываю про фильм.
(Действительно рассказывает: длинно, подробно и терпеливо.)
Настя: Ясно. Готова говорить.
Игорь: Известный кинокритик Кирилл Разлогов высказался в том роде, что Звягинцев дорос до «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля, но ему помешала её получить политическая конъюнктура, дескать, Россию сегодня на Западе не жалуют, враги нас обложили, и только потому Звягинцев получил только лишь утешительный приз жюри. Уточню: не второй по значению приз, а, видимо, четвёртый. Ведь «Нелюбовь» жюри фестиваля во главе с Альмодоваром поощрило же не своим Гран-при, а лишь своим спец-призом.
Это не формальные вещи: призы крупных западных фестивалей. Западоиды не столько даже поощряют, сколько задают вектора движения и пути развития. Выстраивают систему ценностей. Виновата ли в случае «Нелюбви» политическая конъюнктура? Да ни в коем случае. Ни в коем разе.
Придётся поговорить более предметно, поставив хорошую, но не великую «Нелюбовь» на подобающее место. А то совсем уже тут завиральность восторжествовала. Итак, что такое типовой «фильм-победитель Каннского фестиваля»? Мы с тобой одновременно произнесли только что, в минуты чайной паузы, священное имя «братья Дарденны», которые всё время что-то в Канне выигрывают, дважды получив Золотую пальмовую ветвь, и у которых, конечно же, авторы «Нелюбви» одалживались. Дарденны – это иной уровень. Помнишь «Мальчика с велосипедом», например? Что наши мастера искусств оттудова подтащили?
Настя: Потерянного мальчика. Мать ушла из семьи, и отец тоже хочет от мальчика избавиться. Это отцу удаётся.
Игорь: Отец отказывается, отпихивается, отбрыкивается. А-а, ещё мы смотрели их картину, как раз в Канне победившую, «Дитя». Отца играет тот же актёр, что и в «Мальчике с велосипедом». Ведёт себя сходно: продаёт едва родившегося младенца со словами «ещё родим». Звягинцева ругают за фестивальную ориентацию. Но выходит, ругают за это справедливо: снимает кальку с успешных образцов, мечтая ступить в чужую колею и вкатиться таким образом на Олимп. Ну, есть в этой постсоветской стране хоть что-нибудь самостоятельное?! Кроме нашего самопального киноклуба.
Настя: Не ной.
Игорь: Грубишь, но принимается.
Ещё у Дарденнов был фильм «Сын», название говорящее само за себя. В легендарной «Розетте» тоже речь шла о потерявшемся в жизни ребёночке. Короче, это их, Дарденновская, территория, на которой два бельгийских гения работают безошибочно.
Настя: В «Мальчике…» ребёнок, от которого отказались родители, ищет отца, ищет замену отцу.
Игорь: Ищет символического отца, перебирая одного за другим – посторонних, случайно возникающих мужиков. Истерический поиск авторитета, опоры. Отца, короче. Отец - опора и авторитет. При этом никакой назойливой мистики, предельно близкое расстояние до повседневной текучки, но очень внятный и определённый метафорический план.
Настя: Ещё фигура Отца это «порядок». Звягинцев очень дистанцируется от повседневности, всё время силится делать притчу. Мальчик в «Нелюбви» не нужен ни родителям, ни автору. Волонтёры стараются мальчика вернуть, но куда ему возвращаться?!
Игорь: Звягинцев говорит, что семья – это лицемерие. Сравним с «Мальчиком…». Там отец хитрит, подличает, но всё-таки с мальчиком разговаривает, а в «Нелюбви» тотальная «фигура отказа», разве что мамаша ребёнку бросает властные хамские реплики. Тут даже и хитрить не требуется, в этом есть страшная правда. Тут так устроено, поэтому сложносочинённый сюжет фактически невозможен. Насилие, давление, подавление. И не на уровне государства/чиновников, нет. На уровне частного человеческого контакта.
Настя: У Дарденнов мы видим личное усилие мальчика: он яростно спасает себя, звонит по телефону, конфликтует со своей семейной пустотой. Рыпается.
Игорь: У Дарденнов мальчик тоже погибает: падает с дерева, долго лежит. Разбился. Однако, дальше Дарденны гениально меняют повествовательный модус: мальчик внезапно встал и пошёл. Бытовое измерение отменилось, осталось символическое. Мальчик умер и воскрес. Теперь он стал взрослым и ему больше не нужны фальшивые авторитеты, фигура отца больше не нужна. Семья – не нужна.
Конечно, такой ход возможен только в культуре, где пресловутое «чудо» давно не является целью и ценностью, где любые материальные чудеса, любая трансформация материи ценится невысоко, потому что ценится по-настоящему - внутренний переворот. Ну, протестанты там, грубо говоря, поработали. А тут не поработали, и отсюда, например, 1917-ый год: все слои, от православных до масонов, Чуда хотели и Чудо заказывали. Ну, и получили. Теперь валят на Ленина.
Настя: К фильму. Ты можешь сформулировать: какой у Звягинцева главный конфликт?
Игорь: Троекратное предательство матерью ребёнка – главное событие. А конфликт сейчас опознаем.
Настя: В «Мальчике…» какой конфликт?
Игорь: Мальчик знает: положено, чтобы был отец, был авторитет. Но выясняется, что отца найти невозможно. Тогда мальчик умер для прежней жизни и мужественно пошёл в новую жизнь, где он, наперекор тому, что положено, станет жить без фигуры отца. Ему теперь не нужен отец, он сам себе теперь отец, хотя все скажут, что это невозможно. Но – плевать на всех, они лжецы.
Настя: В «Нелюбви» мать добивается, чего хотела. Чего вдруг захотела. В финале-то у неё всё хорошо, по её понятиям, и ничем она не терзается. В начале фильма она, как и прежний муж, как и все, плыла по течению. Потом решила резко свернуть с проторенной дороги.
Для этого мать осуществляет сакральную жертву.
Игорь: Оп-па! Вот он, плюс информации. Это слово существенно обогащает наше видение фильма. На обсуждениях в киноклубе в подобных случаях говорю: «Плюс двести процентов смысла! Наварили!»
Настя: Полицейская ленточка сразу обозначает мальчика, как жертву. Но выясняется, что он не столько даже жертва случайного злодея, сколько – сознательно принесённый в жертву агнец. Мать, принеся эту жертву, меняет свой путь. Из предзаданного, из чужого и навязанного он превращается в индивидуально выбранный. В Библии Бог останавливает одного отца, запрещая, в конечном счёте, приносить сына в жертву. Но тут никто героиню не останавливает.
Игорь: Сильный языческий сюжет, но, кажется, авторы не вполне чётко осознают этот свой сильный ход и поэтому невнятно его доносят.
Настя: Мать осуществляет перемену участи. До этого делала, «как положено». Вышла замуж, как положено, родила, как положено, хотя, как зачастую положено, брыкалась, склоняясь к аборту. Жила с мужем и ребёнком, как положено, завела нового чувака, как положено, разводится, как положено. Но, чтобы вырваться из заданной колеи, приносит жертву.
Игорь: К сожалению, эта её неосознанная внутренняя работа по принесению в жертву – не осознана и авторами, не сделана должным образом. Однако, Разлогову всё нипочём: подавайте за этот полуфабрикат Золотую Пальмовую Ветвь!
Настя: Муж, наоборот, продолжает делать всё, как положено. Вначале они были с мужем одинаковы, но потом-то к ней пришло Решение.
Однако, внутреннего Пути, этим Решением спровоцированного, мы, к сожалению, не видим.
Звягинцев замыливает ситуацию: выходит, что мать вызвала неких демонов, которые сына забрали, но её собственная роль в этом важном страшном деле не дана, не видна, припрятана.
Игорь: Авторы, короче, не ведают, что творят. А Каннские победители – ведают всегда!
Американцы, кстати, любят и умеют показать, как замысливший небогоугодный поступок тип – вступает в контакт со странным каким-нибудь человечком, в сущности, дьяволом. В первом сезоне «Фарго» это было блестяще сделано, я в газету «День» про это писал когда-то хороший подробный текст.
Настя: Итак, героиня захотела другой жизни…
Игорь: …и приносит в жертву то, что добропорядочное общество считает базовой ценностью – ребёнка. Это сильный сюжет, но, похоже, самими авторами, повторюсь, не осмысленный. Героиня проходит некий Путь, но авторы не понимают, что это главная их задача: показать Путь до деталей.
Это такая античная трагедия, ага-а! Звягинцев и в «Елене с этой поэтикой игрался. Жестокая языческая драма. Что нам с нею делать-то? А Западу – что?
У Дарденнов дан универсальный способ спасения: смерть и воскресение. Негин со Звягинцевым этой коллизии вообще в виду не имеют. У нас много долдонят о «Боге», но то кричалки. Вот «Мальчик с велосипедом», например, продукт христианской мысли. Здесь же нету ничего подобного. «Чуда! Чуда! Дайте Чуда!» В смысле, чтобы потрогать. Но сказано же было: Царство Божие – внутри. Дарденны про это делают, многие другие иностранцы делают. Важно осознать, насколько художественная форма связана с мировоззренческими установками!
Настя: Что с героиней произошло? Каков её, с позволения сказать, внутренний мир? Авторы её, кажется, не понимают.
Игорь: Боятся. Глубинная претензия к матери, похоже, авторам затуманила взор. Это нехудожественно. Как хочешь ненавидь и бойся, но – анализируй, если ты художник.
Настя: Кстати, «Нелюбовь» - так перевели на русский название книги, по которой сняли фильм «Кое-что о Кевине», который мы разбирали в киноклубе. Там ведь тоже героиня – своего рода античная богиня. Там всё внятное, последовательное.
Богиня у Звягинцева, по сути, дала ребёнку установку «Убей себя!»
Игорь: Авторов интригует и пугает сильная женщина, интересно. Психикой они не интересуются. Делают допсихологические вещи.
Настя: В мать они вообще не заглядывают.
Игорь: Мне этот архетип языческой богини очень сильно не понравился и в «Елене». При всей разнице, тётя-мотя одна и та же. В «Елене», правда, богиня убивала мужа ради родных по крови детей, а тут наоборот: родного по крови ради своего собственного своеволия («Не буду, как предписано! Богиня я или домохозяйка?!) Но это всё-таки дешёвая комбинаторика, топтание на пятачке.
Настя: Устала. Я-то не богиня, пойдём искупаемся!
Игорь: Холодно, лучше на вечеринку в стиле буги. Был бы моложе, сказал бы, что ты богиня.
Настя: Я не богиня, но скажи. В нашем скудном быту это звучит парадоксально и забавно. А в кино интереснее про обыкновенных тёток с подробным внутренним миром.
Игорь: Богини - это для театра.
Настя: Ненавижу театр.
Игорь: А мне с некоторых пор всё сущее нравится.
Еще раз про «Нелюбовь»
Передохнув и вдоволь нагулявшись, пригласил для собеседования Настю П., одну из участниц нашего тульского киноклуба, девушку головастую и реактивную. Немного поговорил с нею под диктофон о тех смыслах последнего фильма Звягинцева, которыми неделю назад намеренно не стал перегружать свою колоночку.
Игорь: Привет, почему ты не посмотрела фильм, как было всем участникам наших обсуждений предписано? Нарушение дисциплины! Ты и текст мой, кажется, не прочитала. Чем ты вообще занималась-то?!
Ладно, ясно: молодость. Коротко рассказываю про фильм.
(Действительно рассказывает: длинно, подробно и терпеливо.)
Настя: Ясно. Готова говорить.
Игорь: Известный кинокритик Кирилл Разлогов высказался в том роде, что Звягинцев дорос до «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля, но ему помешала её получить политическая конъюнктура, дескать, Россию сегодня на Западе не жалуют, враги нас обложили, и только потому Звягинцев получил только лишь утешительный приз жюри. Уточню: не второй по значению приз, а, видимо, четвёртый. Ведь «Нелюбовь» жюри фестиваля во главе с Альмодоваром поощрило же не своим Гран-при, а лишь своим спец-призом.
Это не формальные вещи: призы крупных западных фестивалей. Западоиды не столько даже поощряют, сколько задают вектора движения и пути развития. Выстраивают систему ценностей. Виновата ли в случае «Нелюбви» политическая конъюнктура? Да ни в коем случае. Ни в коем разе.
Придётся поговорить более предметно, поставив хорошую, но не великую «Нелюбовь» на подобающее место. А то совсем уже тут завиральность восторжествовала. Итак, что такое типовой «фильм-победитель Каннского фестиваля»? Мы с тобой одновременно произнесли только что, в минуты чайной паузы, священное имя «братья Дарденны», которые всё время что-то в Канне выигрывают, дважды получив Золотую пальмовую ветвь, и у которых, конечно же, авторы «Нелюбви» одалживались. Дарденны – это иной уровень. Помнишь «Мальчика с велосипедом», например? Что наши мастера искусств оттудова подтащили?
Настя: Потерянного мальчика. Мать ушла из семьи, и отец тоже хочет от мальчика избавиться. Это отцу удаётся.
Игорь: Отец отказывается, отпихивается, отбрыкивается. А-а, ещё мы смотрели их картину, как раз в Канне победившую, «Дитя». Отца играет тот же актёр, что и в «Мальчике с велосипедом». Ведёт себя сходно: продаёт едва родившегося младенца со словами «ещё родим». Звягинцева ругают за фестивальную ориентацию. Но выходит, ругают за это справедливо: снимает кальку с успешных образцов, мечтая ступить в чужую колею и вкатиться таким образом на Олимп. Ну, есть в этой постсоветской стране хоть что-нибудь самостоятельное?! Кроме нашего самопального киноклуба.
Настя: Не ной.
Игорь: Грубишь, но принимается.
Ещё у Дарденнов был фильм «Сын», название говорящее само за себя. В легендарной «Розетте» тоже речь шла о потерявшемся в жизни ребёночке. Короче, это их, Дарденновская, территория, на которой два бельгийских гения работают безошибочно.
Настя: В «Мальчике…» ребёнок, от которого отказались родители, ищет отца, ищет замену отцу.
Игорь: Ищет символического отца, перебирая одного за другим – посторонних, случайно возникающих мужиков. Истерический поиск авторитета, опоры. Отца, короче. Отец - опора и авторитет. При этом никакой назойливой мистики, предельно близкое расстояние до повседневной текучки, но очень внятный и определённый метафорический план.
Настя: Ещё фигура Отца это «порядок». Звягинцев очень дистанцируется от повседневности, всё время силится делать притчу. Мальчик в «Нелюбви» не нужен ни родителям, ни автору. Волонтёры стараются мальчика вернуть, но куда ему возвращаться?!
Игорь: Звягинцев говорит, что семья – это лицемерие. Сравним с «Мальчиком…». Там отец хитрит, подличает, но всё-таки с мальчиком разговаривает, а в «Нелюбви» тотальная «фигура отказа», разве что мамаша ребёнку бросает властные хамские реплики. Тут даже и хитрить не требуется, в этом есть страшная правда. Тут так устроено, поэтому сложносочинённый сюжет фактически невозможен. Насилие, давление, подавление. И не на уровне государства/чиновников, нет. На уровне частного человеческого контакта.
Настя: У Дарденнов мы видим личное усилие мальчика: он яростно спасает себя, звонит по телефону, конфликтует со своей семейной пустотой. Рыпается.
Игорь: У Дарденнов мальчик тоже погибает: падает с дерева, долго лежит. Разбился. Однако, дальше Дарденны гениально меняют повествовательный модус: мальчик внезапно встал и пошёл. Бытовое измерение отменилось, осталось символическое. Мальчик умер и воскрес. Теперь он стал взрослым и ему больше не нужны фальшивые авторитеты, фигура отца больше не нужна. Семья – не нужна.
Конечно, такой ход возможен только в культуре, где пресловутое «чудо» давно не является целью и ценностью, где любые материальные чудеса, любая трансформация материи ценится невысоко, потому что ценится по-настоящему - внутренний переворот. Ну, протестанты там, грубо говоря, поработали. А тут не поработали, и отсюда, например, 1917-ый год: все слои, от православных до масонов, Чуда хотели и Чудо заказывали. Ну, и получили. Теперь валят на Ленина.
Настя: К фильму. Ты можешь сформулировать: какой у Звягинцева главный конфликт?
Игорь: Троекратное предательство матерью ребёнка – главное событие. А конфликт сейчас опознаем.
Настя: В «Мальчике…» какой конфликт?
Игорь: Мальчик знает: положено, чтобы был отец, был авторитет. Но выясняется, что отца найти невозможно. Тогда мальчик умер для прежней жизни и мужественно пошёл в новую жизнь, где он, наперекор тому, что положено, станет жить без фигуры отца. Ему теперь не нужен отец, он сам себе теперь отец, хотя все скажут, что это невозможно. Но – плевать на всех, они лжецы.
Настя: В «Нелюбви» мать добивается, чего хотела. Чего вдруг захотела. В финале-то у неё всё хорошо, по её понятиям, и ничем она не терзается. В начале фильма она, как и прежний муж, как и все, плыла по течению. Потом решила резко свернуть с проторенной дороги.
Для этого мать осуществляет сакральную жертву.
Игорь: Оп-па! Вот он, плюс информации. Это слово существенно обогащает наше видение фильма. На обсуждениях в киноклубе в подобных случаях говорю: «Плюс двести процентов смысла! Наварили!»
Настя: Полицейская ленточка сразу обозначает мальчика, как жертву. Но выясняется, что он не столько даже жертва случайного злодея, сколько – сознательно принесённый в жертву агнец. Мать, принеся эту жертву, меняет свой путь. Из предзаданного, из чужого и навязанного он превращается в индивидуально выбранный. В Библии Бог останавливает одного отца, запрещая, в конечном счёте, приносить сына в жертву. Но тут никто героиню не останавливает.
Игорь: Сильный языческий сюжет, но, кажется, авторы не вполне чётко осознают этот свой сильный ход и поэтому невнятно его доносят.
Настя: Мать осуществляет перемену участи. До этого делала, «как положено». Вышла замуж, как положено, родила, как положено, хотя, как зачастую положено, брыкалась, склоняясь к аборту. Жила с мужем и ребёнком, как положено, завела нового чувака, как положено, разводится, как положено. Но, чтобы вырваться из заданной колеи, приносит жертву.
Игорь: К сожалению, эта её неосознанная внутренняя работа по принесению в жертву – не осознана и авторами, не сделана должным образом. Однако, Разлогову всё нипочём: подавайте за этот полуфабрикат Золотую Пальмовую Ветвь!
Настя: Муж, наоборот, продолжает делать всё, как положено. Вначале они были с мужем одинаковы, но потом-то к ней пришло Решение.
Однако, внутреннего Пути, этим Решением спровоцированного, мы, к сожалению, не видим.
Звягинцев замыливает ситуацию: выходит, что мать вызвала неких демонов, которые сына забрали, но её собственная роль в этом важном страшном деле не дана, не видна, припрятана.
Игорь: Авторы, короче, не ведают, что творят. А Каннские победители – ведают всегда!
Американцы, кстати, любят и умеют показать, как замысливший небогоугодный поступок тип – вступает в контакт со странным каким-нибудь человечком, в сущности, дьяволом. В первом сезоне «Фарго» это было блестяще сделано, я в газету «День» про это писал когда-то хороший подробный текст.
Настя: Итак, героиня захотела другой жизни…
Игорь: …и приносит в жертву то, что добропорядочное общество считает базовой ценностью – ребёнка. Это сильный сюжет, но, похоже, самими авторами, повторюсь, не осмысленный. Героиня проходит некий Путь, но авторы не понимают, что это главная их задача: показать Путь до деталей.
Это такая античная трагедия, ага-а! Звягинцев и в «Елене с этой поэтикой игрался. Жестокая языческая драма. Что нам с нею делать-то? А Западу – что?
У Дарденнов дан универсальный способ спасения: смерть и воскресение. Негин со Звягинцевым этой коллизии вообще в виду не имеют. У нас много долдонят о «Боге», но то кричалки. Вот «Мальчик с велосипедом», например, продукт христианской мысли. Здесь же нету ничего подобного. «Чуда! Чуда! Дайте Чуда!» В смысле, чтобы потрогать. Но сказано же было: Царство Божие – внутри. Дарденны про это делают, многие другие иностранцы делают. Важно осознать, насколько художественная форма связана с мировоззренческими установками!
Настя: Что с героиней произошло? Каков её, с позволения сказать, внутренний мир? Авторы её, кажется, не понимают.
Игорь: Боятся. Глубинная претензия к матери, похоже, авторам затуманила взор. Это нехудожественно. Как хочешь ненавидь и бойся, но – анализируй, если ты художник.
Настя: Кстати, «Нелюбовь» - так перевели на русский название книги, по которой сняли фильм «Кое-что о Кевине», который мы разбирали в киноклубе. Там ведь тоже героиня – своего рода античная богиня. Там всё внятное, последовательное.
Богиня у Звягинцева, по сути, дала ребёнку установку «Убей себя!»
Игорь: Авторов интригует и пугает сильная женщина, интересно. Психикой они не интересуются. Делают допсихологические вещи.
Настя: В мать они вообще не заглядывают.
Игорь: Мне этот архетип языческой богини очень сильно не понравился и в «Елене». При всей разнице, тётя-мотя одна и та же. В «Елене», правда, богиня убивала мужа ради родных по крови детей, а тут наоборот: родного по крови ради своего собственного своеволия («Не буду, как предписано! Богиня я или домохозяйка?!) Но это всё-таки дешёвая комбинаторика, топтание на пятачке.
Настя: Устала. Я-то не богиня, пойдём искупаемся!
Игорь: Холодно, лучше на вечеринку в стиле буги. Был бы моложе, сказал бы, что ты богиня.
Настя: Я не богиня, но скажи. В нашем скудном быту это звучит парадоксально и забавно. А в кино интереснее про обыкновенных тёток с подробным внутренним миром.
Игорь: Богини - это для театра.
Настя: Ненавижу театр.
Игорь: А мне с некоторых пор всё сущее нравится.