2016-05-27
Автор: Константин Крылов
Дивергенция
Заметки на полях книги В.Н. Крымина «Дивергенция» (М., «Спутник», 2013).
Как известно, название книжки по экономике, претендующей на популярность, должно начинаться со слов «Секреты успеха». Дальше нужно указать, чей успех будет препарирован – например, какой-то особенно успешной страны, народа, отдельного индивида. Неплохо также идут книжки про секреты успеха в какой-нибудь области, отрасли, сфере. Но можно и вообще не конкретизировать – всегда найдётся достаточное количество дураков и неудачников, которые книжку купят.
Людей поумнее больше интересует не чужой успех (каковой, как правило, либо банален, либо неповторим), а чужие ошибки (которые повторить можно всегда). Для них пишутся другие книги, тиражами поменьше и стоимостью подороже. «Пять типичных ошибок начинающего такого-то», «Ловушки руководства тем-то» и так вплоть до «Великих ошибок великих людей». Из таких сочинений иногда можно вычитать и что-нибудь полезное, а иногда и правильное. Но в принципе это то же самое: успех и здесь служит мерилом интереса.
Эта аберрация связана с самой природой экономики – каковая является наукой о достижении благ, причём добавление «материальных» отнюдь не обязательно. Важно то, что абстрагироваться от императивов экономической деятельности крайне сложно. Материал как бы взывает к тому, чтобы считать развитие и экономический рост благом (ведь он является источником благ), а отсутствие таковых – неудачей. И соответствующим образом интерпретировать изучаемую реальность.
Между тем, исследователям дел человеческих пристал умеренный скептицизм. Мы не знаем, что для людей хорошо, а что плохо, всегда ли рост благ приводит к добру, и не является ли вся наша успешная цивилизация одной огромной мышеловкой, в которой мы сейчас сидим и с упоением грызём сыр. Во всяком случае, не принимать такие возможности в расчёт было бы опрометчиво.
Книга «Дивергенция» посвящена исторической эпохе, которая была обольщена идеей развития, как никакая другая: двадцатому веку. Она же была временем наиболее масштабных попыток взять развитие под контроль, управлять им – в том числе и экономическим ростом. Официальная версия истории констатирует провал таких попыток и торжество «естественного порядка», то есть либерального капитализма, окончательная победа которого заранее объявлена концом истории. Полемика ведётся разве что по вопросу, будет ли этот конец достигнут быстро и красиво (теперь уже кажется, что нет), или человечеству сначала придётся потоптаться в преддверии, затоптав, как водится, сколько-то человечков. Но конечная остановка особых вопросов уже не вызывает, разве что у «противников глобализации», «конспирологов» и тому подобных заведомых маргиналов.
Автор книги, о которой пойдёт речь – Виктор Николаевич Крымин, написавший также «Введение в экономическую историю» и ещё ряд сочинений – ни в коем случае не маргинал и не конспиролог. Он именно что умеренный скептик, не увлечённый блеском успеха. Как он замечает на первых же страницах книги – «стадию развитости» человеческие общества проходили неоднократно, выглядела она всегда примерно одинаково плюс-минус достигнутый уровень, и всегда завершалась кризисом. В результате которого развитые шумеры исчезли с лица земли, а неразвитые эскимосы остались. Хороший это результат или плохой – «вопрос отвлечённый».
Именно с таким настроем он приступает к разбору трёх интереснейших тем: попыток построения некапиталистических экономик в Германии и России, а также построения неокапиталистической экономики на современном Западе после Второй Мировой Войны.
Тема «фашистской» экономики – как и вообще вся тема «фашизма» - сейчас является чем-то вроде дырявой клетки на шахматной доске. Играть на такой доске, в общем-то, можно, но фигура на дефектной клетке всё время рискует провалиться или завалиться набок, в результате чего игроки постараются соответствующих ходов избегать. Роль дырки в данном случае играют идеологические моменты, а если точнее – окаменевшие останки военной пропаганды времён второй мировой, встроенные в государственный левый дискурс, западный и (пост)советский. Необходимость считаться с этим дискурсом - то есть к месту и не к месту повторять идеологические мантры, или, наоборот, с пеной у рта их опровергать – делает соответствующие исследования излишне трудоёмкими. По крайней мере, в России: я, кажется, не встречал ни одной книжки на эту тему без «антифашистской» или «профашистской» ваты.
Книжка Крымина – редкое исключение. Он спокойно излагает факты, а выводы из них выглядят самоочевидными. Иногда ему удаётся одной фразой уложить насмерть какую-нибудь теорию. Например, мне случалось читать рассуждения о том, почему именно Бавария стала оплотом правых взглядов и крайнего антикоммунизма. Рассуждения крутились вокруг неразвитости баварской промышленности и недостаточной пролетаризованности населения, баварского национального характера с присущей ему мелкобуржуазностью, особенностей баварской истории, личностей политиков. Крымин убивает всё это одним напоминанием: антикоммунизм был «реакцией на незабытый опыт Баварской Советской Республики». Зная, как люди обычно реагируют на советский опыт (любой), можно сказать сразу – все остальные соображения следует отбросить.
Примерно той же убойной силой обладают и остальные выстрелы. Например, самый красивый из них – объяснение критического роста популярности НСДАП великим экономическим кризисом 1929-1932 года, ударившего в основном по Германии и США. В обоих странах правительства стали проводить политику усиленного государственного вмешательства, и в обоих случаях это затянуло депрессивную фазу кризиса. Так как от него страдали все, то расплывчатость и неопределённость социальной базы сыграла нацистам в плюс. Что сделало партию достаточно привлекательной уже в глазах серьёзных людей, которые почуяли за ней «будущее».
Не менее интересен и анализ экономических мер, которые были предприняты нацистами после прихода к власти. Главный тезис, проводимый Крыминым – отсутствие у Гитлера каких-либо внятных экономических воззрений. При этом он был образованным и эрудированным человеком, но экономику он считал вторичной, технической сферой, которой должны заниматься соответствующие специалисты. Здесь таковым оказался Ялмар Шахт, уже имевший опыт руководства антикризисной политикой. Меры, которые он проводил, очень напоминают некоторые меры американского правительства – например, старт программы массового жилищного и дорожного строительства.
Гораздо интереснее дальнейшее – когда экономика начала перестраиваться в соответствие с политической системой.
Несмотря на «правые» воззрения Гитлера и его команды, они всё глубже погружались в регулирование экономики. Крымин последовательно описывает важнейшие этапы – установление верхнего предела дивидендов на вложение (до этого в 1965 году додумались и в СССР, только «с другой стороны» - что предприятию можно что-то оставлять), регулирование оптовых цен, принятие государственного плана экономического развития (четырёхлетки 1936-1939), глубокое вмешательство в работу предприятий, включая установление норм выработки и распределение трудовых ресурсов. По сути, в Германии строилось что-то вроде социализма без государственной собственности, где «социализированы» были не предприятия, а люди: частные вроде бы производители в условиях диктатуры были вынуждены подчиняться приказам сверху.
Оказался ли подобный строй успешен – в том самом смысле «производства благ»? При всей отмечаемой автором скудости немецких ресурсов и авантюрности – хотя и продуманной – военных планов, выходит, что да. Ловушкой оказалась как раз относительная успешность таких порядков в решении некоторых задач. Нацисты создавали систему государственного распоряжения (пожалуй, уровень вмешательства можно определить именно этим словом) частной собственностью (а ещё точнее, самими собственниками). Слабым местом системы была её публичность. Гитлер создал по-своему честное государство, в котором все механизмы работали практически открыто. Это и оказалось ахиллесовой пятой режима, причём во всех отношениях. В экономике – автор не делает этого вывода, но подводит к нему - слабым местом стали набранные публичные обязательства перед народом, которые нацисты вынуждены были выполнять. Автор по ходу дела отмечает: «Считается, что реальная заработная плата не росла с 1938 года. Тем не менее… сохранялся запрет на проектирование квартир, имевших менее трёх комнат». Эта маленькая деталь говорит о нацистской экономике больше, чем многие тома – причём и «хорошего», и «плохого». Как и то, что в Германии женский труд не использовался даже в конце войны. Неудивительно, что Германию победили советский социализм и англосаксонский капитализм, то есть режимы, у которых – при всей их несхожести и даже противоположности – не было официальных и публичных обязательств перед населением.
Вторым кейсом идёт разбор советского плана ГОЭЛРО. Вообще говоря, рассматривая историю СССР вообще и довоенного периода в частности, мы сталкиваемся с трудностью, в какой-то мере противоположной проблемам рассмотрения «нацизма». Если, изучая немецкую экономику, нужно произносить антифашистские мантры, но можно верить цифрам и фактам, то при изучении советских достижений сомнительны именно цифры и факты. Например, с советскими планами обычно неясно даже самое простое – выполнены они были или нет. Советская система способствовала играм со статистикой и раздуванием цифр в отчётности, причём на всех уровнях. Автор почти не касается этой темы, полагая её самоочевидной – однако несколько моментов заслуживают вынесения из-за скобок. Например, почему советские статистики сравнивали все советские показатели именно с 1913 годом? Официальная причина – потому что в 1914 началась война и экономические показатели покатились вниз. На самом деле экономический рост в России, в отличие от прочих воюющих стран, происходил и во время войны, что связано с более поздней милитаризацией экономики. Ссылаясь на старый советский статсправочник, автор отмечает – «гражданское машиностроение достигло своего пика в 1915 году, превзойдя уровень 1913 года в 1,5 раза, а общий объём продукции машиностроения (мирного и военного) в 1916 году достиг максимума и в 4,8 раз превзошёл уровень 1913 года». Советские держались за тринадцатый год, так как им нужно было создать впечатление чрезвычайной отсталости России – чтобы на этом фоне лучше выглядели их собственные успехи. Эта точка зрения поддерживалась и за рубежом – поскольку «враги советской власти» имели на то свои резоны. И когда на фоне разваливающейся советской экономики «возникла опасность идеализации дореволюционной России, то есть «царизма» (весьма тонкое и острое замечание – автор как бы предлагает читателю подумать, в чём же состояла опасность таковой идеализации), обе стороны согласились признать недоразвитыми и СССР, и РИ (на позиции «Верхней Вольты», только РИ – без ракет).
Истинному положение дел в Российской Империи – без идеализации и без очернения – автор посвящает всего несколько страниц (с 38 по 43 цит. изд.), на которых умещается очень многое, от институционального анализа генезиса капитализма в России до конкретных цифр, показывающих уровень развития страны. Получается примерно то, что Россия развивалась небеспроблемно, но крайне успешно, а главное – у неё был слишком хороший задел на будущее. Понадобились согласованные труды многих и многих сил прогресса, чтобы избавить Россию от чрезмерно простого и слишком беспроблемного пути развития и дать дорогу другим, более достойным странам и народам.
Каковы были достижения большевиков самом деле, автор книги разбирает подробно – на примере этого самого ГОЭЛРО. Выясняется, что «фантастические, небывалые свершения» - а именно так представляли «электрификацию России» в советской литературе – были на самом деле довольно скромными. «Первый пятилетний план был выполнен по производству электроэнергии и чёрной металлургии на 49-40%», и так везде.
Особое внимание автор уделяет НЭПу, в том числе и советской «легенде о НЭПе» как о славном времени, когда можно было жить почти как при настоящем капитализме. Автор описывает НЭП как время, когда «государственный и частный сектора паразитировали друг на друге, и вместе – на налогоплательщике и потребителе». Никаких особых успехов НЭП не принёс, и даже пресловутая электрификация выглядела так: «в 1928 выработка электроэнергии достигла 5 млрд. кВт.ч. Это… всего лишь на 25 - 40% больше, чем в 1916 г.» В то же время НЭП оказался крайне разрушительным с точки зрения социальной: именно в этот период «посыпалась» дореволюционная нравственность. СССР обогнал Запад по числу разводов, количество преступлений против личности возросло в Москве с 1923 по 1927 годы в четыре раза среди мужчин и в 5,6 раза среди женщин и т.п. По этому поводу автор книги замечает, что подобные последствия следовали из марксистской теории. Индустриализация на Западе производила – в качестве побочного эффекта – люмпенизацию и десоциализацию масс. Советская супериндустриализация должна была приводить к ещё худшим последствиям… Правда, на Западе все беды окупались ростом производства. Советский Союз продемонстрировал, что индустриализация и даже супериндустриализация может вполне обойтись без плодов. «К благополучному 1940 году производство мяса на душу населения по сравнению с 1913 годом снизилось на 30%» - этим, собственно, всё и сказано. Советский железный цветок заводов и фабрик оказался если не совсем пустоцветом, то плоды его всегда были мелкими и зелёными. Тут автор ссылается на «случайно сохранившегося» (прекрасная формулировка) ученика Кондратьева, который уже в относительно травоядных шестидесятых провёл интересный эконометрический анализ – посмотрел зависимость темпов роста производительности труда от доли накопления в национальном доходе. К 1946 году этот коэффициент приблизился к нулю. Собственно говоря, это математическое выражение того, что потом назвали «застой».
Автор, впрочем, замечает, что даже это обстоятельство нельзя рассматривать как фатальное. «Люди и так живут». Однако прошедшая в восьмидесятые всемирная волна приватизации и дерегулирования смыла и советскую систему.
Третья часть книги посвящена «западному экономическому чуду». На эту тему написаны горы книг. Иные весьма убедительны. Поэтому автор посвящает их разбору и опровержению много страниц, излагать содержание которых я не буду: прочтите сами, получите удовольствие. Замечу только, что Крымин и здесь использует свою тактику смертоносных уколов: несколько – иногда одно – возражение на концепцию, но возражение, от которого отмахнуться совершенно невозможно.
Поэтому перейду к главному блюду. Перебрав десятки важных и неважных соображений на тему «почему именно на Западе и именно в Англии произошёл промышленный переворот», он пишет – «обращает на себя внимание тот факт, что в Англии уже в начале семнадцатого века вводится патентное право, официально в 1623 году» - и тут же последовала лавина изобретений, быстро и успешно внедряемых. Правда, автор тут же замечает: патентное право не было причиной взрыва инновационной активности. Скорее, произошло открытие эффекта новизны: первый промышленник, внедривший изобретение, на некоторое время становился монополистом и получал сверхприбыль. Патентное право многократно усиливало этот эффект, не позволяя конкурентам быстро скопировать новинку. Однако усиливать было что; и далеко не факт, что патенты являются единственным средством усиления данного эффекта. Я, например, предполагаю, что на каком-то уровне развития технологий копирование новинок станет невозможным. С этим, впрочем, уже столкнулись советские товарищи, пытавшиеся копировать западные компьютеры. Они могли повторить – довольно плохо – процессор, но уже не понимали, как он работает. Следующей стадией будет принципиальная невоспроизводимость технологии получения продукта по самому продукту – что может вернуть мир к эпохе промышленных секретов.
По ходу дела автор отпускает несколько замечаний на тему промышленной революции, каждое из которых стоит, как минимум, развёрнутой статьи. Так, он утверждает, что во всех странах «первой волны модернизации» (включая даже Россию) промышленный переворот начинался с текстильной промышленности, производился руками и капиталами частных лиц и приводил к перестройке промышленного механизма в целом за относительно короткое время. Первыми изобретателями во всех случаях были «простые люди» - чаще всего рабочие и крестьяне, пытающиеся облегчить свой собственный труд или найти источник средств к существованию; учёные и инженеры подключаются к делу позже, когда выгодность и престижность изобретательства становится очевидной. И т.п. – читайте, впрочем, сами.
Последние страницы книги посвящены крайне интересному вопросу, а именно эпохе свободного рынка. Эпохе уникальной во всех отношениях.
Первый экономический кризис случился в Западной Европе в 1788 году. После завершения промышленного переворота во всех отраслях западноевропейского хозяйства – то есть где-то с 1825 года – установился классический десятилетний цикл. Собственно, именно эта эпоха, кончившаяся со Второй Мировой Войной, и была эпохой «классической Европы», а страны и культуры, пережившие её, только и могут именоваться «настоящей Европой». Все остальные в этом мире не жили и жить не будут – так как после Второй Мировой экономика (мировая) перестала быть «естественной». Циклические кризисы исчезли и больше не восстанавливались. «Саморегулирующаяся экономика ушла навсегда» - констатирует автор. Следует ли из этого признания, что экономика стала регулируемой – причём на уровне самой модели? Видимо, да. Когда он начался? Автор, как обычно, осторожен: он не говорит, что это произошло после войны, а «раньше». Когда? А главное – как и кем? Интересно, очень интересно; но это уже за пределами разбираемого нами сочинения.
Заключает автор следующим. Начиная с Японии – первой неевропейской страны, вступившей на путь модерна и добившейся успеха – открылся новый путь к процветанию. Это «внешняя» индустриализация и экспортно-ориентированный капитализм, без прохождения «естественного» пути: промышленного переворота, создания собственной промышленности, классической нерегулируемой экономики. Этот путь, похоже, закрыт – и, видимо, навсегда.
«Наше время - время великой конвергенции», заключает автор. История, видимо, всё-таки завершила течение своё. Мы у русла, все реки уже слились и вот-вот впадут в постисторическое море.
Что ожидает нас? Какие спруты бороздят его глубины?
Источник: /www.apn.ru/special/article35046.htm
Автор: Константин Крылов
Дивергенция
Заметки на полях книги В.Н. Крымина «Дивергенция» (М., «Спутник», 2013).
Как известно, название книжки по экономике, претендующей на популярность, должно начинаться со слов «Секреты успеха». Дальше нужно указать, чей успех будет препарирован – например, какой-то особенно успешной страны, народа, отдельного индивида. Неплохо также идут книжки про секреты успеха в какой-нибудь области, отрасли, сфере. Но можно и вообще не конкретизировать – всегда найдётся достаточное количество дураков и неудачников, которые книжку купят.
Людей поумнее больше интересует не чужой успех (каковой, как правило, либо банален, либо неповторим), а чужие ошибки (которые повторить можно всегда). Для них пишутся другие книги, тиражами поменьше и стоимостью подороже. «Пять типичных ошибок начинающего такого-то», «Ловушки руководства тем-то» и так вплоть до «Великих ошибок великих людей». Из таких сочинений иногда можно вычитать и что-нибудь полезное, а иногда и правильное. Но в принципе это то же самое: успех и здесь служит мерилом интереса.
Эта аберрация связана с самой природой экономики – каковая является наукой о достижении благ, причём добавление «материальных» отнюдь не обязательно. Важно то, что абстрагироваться от императивов экономической деятельности крайне сложно. Материал как бы взывает к тому, чтобы считать развитие и экономический рост благом (ведь он является источником благ), а отсутствие таковых – неудачей. И соответствующим образом интерпретировать изучаемую реальность.
Между тем, исследователям дел человеческих пристал умеренный скептицизм. Мы не знаем, что для людей хорошо, а что плохо, всегда ли рост благ приводит к добру, и не является ли вся наша успешная цивилизация одной огромной мышеловкой, в которой мы сейчас сидим и с упоением грызём сыр. Во всяком случае, не принимать такие возможности в расчёт было бы опрометчиво.
Книга «Дивергенция» посвящена исторической эпохе, которая была обольщена идеей развития, как никакая другая: двадцатому веку. Она же была временем наиболее масштабных попыток взять развитие под контроль, управлять им – в том числе и экономическим ростом. Официальная версия истории констатирует провал таких попыток и торжество «естественного порядка», то есть либерального капитализма, окончательная победа которого заранее объявлена концом истории. Полемика ведётся разве что по вопросу, будет ли этот конец достигнут быстро и красиво (теперь уже кажется, что нет), или человечеству сначала придётся потоптаться в преддверии, затоптав, как водится, сколько-то человечков. Но конечная остановка особых вопросов уже не вызывает, разве что у «противников глобализации», «конспирологов» и тому подобных заведомых маргиналов.
Автор книги, о которой пойдёт речь – Виктор Николаевич Крымин, написавший также «Введение в экономическую историю» и ещё ряд сочинений – ни в коем случае не маргинал и не конспиролог. Он именно что умеренный скептик, не увлечённый блеском успеха. Как он замечает на первых же страницах книги – «стадию развитости» человеческие общества проходили неоднократно, выглядела она всегда примерно одинаково плюс-минус достигнутый уровень, и всегда завершалась кризисом. В результате которого развитые шумеры исчезли с лица земли, а неразвитые эскимосы остались. Хороший это результат или плохой – «вопрос отвлечённый».
Именно с таким настроем он приступает к разбору трёх интереснейших тем: попыток построения некапиталистических экономик в Германии и России, а также построения неокапиталистической экономики на современном Западе после Второй Мировой Войны.
Тема «фашистской» экономики – как и вообще вся тема «фашизма» - сейчас является чем-то вроде дырявой клетки на шахматной доске. Играть на такой доске, в общем-то, можно, но фигура на дефектной клетке всё время рискует провалиться или завалиться набок, в результате чего игроки постараются соответствующих ходов избегать. Роль дырки в данном случае играют идеологические моменты, а если точнее – окаменевшие останки военной пропаганды времён второй мировой, встроенные в государственный левый дискурс, западный и (пост)советский. Необходимость считаться с этим дискурсом - то есть к месту и не к месту повторять идеологические мантры, или, наоборот, с пеной у рта их опровергать – делает соответствующие исследования излишне трудоёмкими. По крайней мере, в России: я, кажется, не встречал ни одной книжки на эту тему без «антифашистской» или «профашистской» ваты.
Книжка Крымина – редкое исключение. Он спокойно излагает факты, а выводы из них выглядят самоочевидными. Иногда ему удаётся одной фразой уложить насмерть какую-нибудь теорию. Например, мне случалось читать рассуждения о том, почему именно Бавария стала оплотом правых взглядов и крайнего антикоммунизма. Рассуждения крутились вокруг неразвитости баварской промышленности и недостаточной пролетаризованности населения, баварского национального характера с присущей ему мелкобуржуазностью, особенностей баварской истории, личностей политиков. Крымин убивает всё это одним напоминанием: антикоммунизм был «реакцией на незабытый опыт Баварской Советской Республики». Зная, как люди обычно реагируют на советский опыт (любой), можно сказать сразу – все остальные соображения следует отбросить.
Примерно той же убойной силой обладают и остальные выстрелы. Например, самый красивый из них – объяснение критического роста популярности НСДАП великим экономическим кризисом 1929-1932 года, ударившего в основном по Германии и США. В обоих странах правительства стали проводить политику усиленного государственного вмешательства, и в обоих случаях это затянуло депрессивную фазу кризиса. Так как от него страдали все, то расплывчатость и неопределённость социальной базы сыграла нацистам в плюс. Что сделало партию достаточно привлекательной уже в глазах серьёзных людей, которые почуяли за ней «будущее».
Не менее интересен и анализ экономических мер, которые были предприняты нацистами после прихода к власти. Главный тезис, проводимый Крыминым – отсутствие у Гитлера каких-либо внятных экономических воззрений. При этом он был образованным и эрудированным человеком, но экономику он считал вторичной, технической сферой, которой должны заниматься соответствующие специалисты. Здесь таковым оказался Ялмар Шахт, уже имевший опыт руководства антикризисной политикой. Меры, которые он проводил, очень напоминают некоторые меры американского правительства – например, старт программы массового жилищного и дорожного строительства.
Гораздо интереснее дальнейшее – когда экономика начала перестраиваться в соответствие с политической системой.
Несмотря на «правые» воззрения Гитлера и его команды, они всё глубже погружались в регулирование экономики. Крымин последовательно описывает важнейшие этапы – установление верхнего предела дивидендов на вложение (до этого в 1965 году додумались и в СССР, только «с другой стороны» - что предприятию можно что-то оставлять), регулирование оптовых цен, принятие государственного плана экономического развития (четырёхлетки 1936-1939), глубокое вмешательство в работу предприятий, включая установление норм выработки и распределение трудовых ресурсов. По сути, в Германии строилось что-то вроде социализма без государственной собственности, где «социализированы» были не предприятия, а люди: частные вроде бы производители в условиях диктатуры были вынуждены подчиняться приказам сверху.
Оказался ли подобный строй успешен – в том самом смысле «производства благ»? При всей отмечаемой автором скудости немецких ресурсов и авантюрности – хотя и продуманной – военных планов, выходит, что да. Ловушкой оказалась как раз относительная успешность таких порядков в решении некоторых задач. Нацисты создавали систему государственного распоряжения (пожалуй, уровень вмешательства можно определить именно этим словом) частной собственностью (а ещё точнее, самими собственниками). Слабым местом системы была её публичность. Гитлер создал по-своему честное государство, в котором все механизмы работали практически открыто. Это и оказалось ахиллесовой пятой режима, причём во всех отношениях. В экономике – автор не делает этого вывода, но подводит к нему - слабым местом стали набранные публичные обязательства перед народом, которые нацисты вынуждены были выполнять. Автор по ходу дела отмечает: «Считается, что реальная заработная плата не росла с 1938 года. Тем не менее… сохранялся запрет на проектирование квартир, имевших менее трёх комнат». Эта маленькая деталь говорит о нацистской экономике больше, чем многие тома – причём и «хорошего», и «плохого». Как и то, что в Германии женский труд не использовался даже в конце войны. Неудивительно, что Германию победили советский социализм и англосаксонский капитализм, то есть режимы, у которых – при всей их несхожести и даже противоположности – не было официальных и публичных обязательств перед населением.
Вторым кейсом идёт разбор советского плана ГОЭЛРО. Вообще говоря, рассматривая историю СССР вообще и довоенного периода в частности, мы сталкиваемся с трудностью, в какой-то мере противоположной проблемам рассмотрения «нацизма». Если, изучая немецкую экономику, нужно произносить антифашистские мантры, но можно верить цифрам и фактам, то при изучении советских достижений сомнительны именно цифры и факты. Например, с советскими планами обычно неясно даже самое простое – выполнены они были или нет. Советская система способствовала играм со статистикой и раздуванием цифр в отчётности, причём на всех уровнях. Автор почти не касается этой темы, полагая её самоочевидной – однако несколько моментов заслуживают вынесения из-за скобок. Например, почему советские статистики сравнивали все советские показатели именно с 1913 годом? Официальная причина – потому что в 1914 началась война и экономические показатели покатились вниз. На самом деле экономический рост в России, в отличие от прочих воюющих стран, происходил и во время войны, что связано с более поздней милитаризацией экономики. Ссылаясь на старый советский статсправочник, автор отмечает – «гражданское машиностроение достигло своего пика в 1915 году, превзойдя уровень 1913 года в 1,5 раза, а общий объём продукции машиностроения (мирного и военного) в 1916 году достиг максимума и в 4,8 раз превзошёл уровень 1913 года». Советские держались за тринадцатый год, так как им нужно было создать впечатление чрезвычайной отсталости России – чтобы на этом фоне лучше выглядели их собственные успехи. Эта точка зрения поддерживалась и за рубежом – поскольку «враги советской власти» имели на то свои резоны. И когда на фоне разваливающейся советской экономики «возникла опасность идеализации дореволюционной России, то есть «царизма» (весьма тонкое и острое замечание – автор как бы предлагает читателю подумать, в чём же состояла опасность таковой идеализации), обе стороны согласились признать недоразвитыми и СССР, и РИ (на позиции «Верхней Вольты», только РИ – без ракет).
Истинному положение дел в Российской Империи – без идеализации и без очернения – автор посвящает всего несколько страниц (с 38 по 43 цит. изд.), на которых умещается очень многое, от институционального анализа генезиса капитализма в России до конкретных цифр, показывающих уровень развития страны. Получается примерно то, что Россия развивалась небеспроблемно, но крайне успешно, а главное – у неё был слишком хороший задел на будущее. Понадобились согласованные труды многих и многих сил прогресса, чтобы избавить Россию от чрезмерно простого и слишком беспроблемного пути развития и дать дорогу другим, более достойным странам и народам.
Каковы были достижения большевиков самом деле, автор книги разбирает подробно – на примере этого самого ГОЭЛРО. Выясняется, что «фантастические, небывалые свершения» - а именно так представляли «электрификацию России» в советской литературе – были на самом деле довольно скромными. «Первый пятилетний план был выполнен по производству электроэнергии и чёрной металлургии на 49-40%», и так везде.
Особое внимание автор уделяет НЭПу, в том числе и советской «легенде о НЭПе» как о славном времени, когда можно было жить почти как при настоящем капитализме. Автор описывает НЭП как время, когда «государственный и частный сектора паразитировали друг на друге, и вместе – на налогоплательщике и потребителе». Никаких особых успехов НЭП не принёс, и даже пресловутая электрификация выглядела так: «в 1928 выработка электроэнергии достигла 5 млрд. кВт.ч. Это… всего лишь на 25 - 40% больше, чем в 1916 г.» В то же время НЭП оказался крайне разрушительным с точки зрения социальной: именно в этот период «посыпалась» дореволюционная нравственность. СССР обогнал Запад по числу разводов, количество преступлений против личности возросло в Москве с 1923 по 1927 годы в четыре раза среди мужчин и в 5,6 раза среди женщин и т.п. По этому поводу автор книги замечает, что подобные последствия следовали из марксистской теории. Индустриализация на Западе производила – в качестве побочного эффекта – люмпенизацию и десоциализацию масс. Советская супериндустриализация должна была приводить к ещё худшим последствиям… Правда, на Западе все беды окупались ростом производства. Советский Союз продемонстрировал, что индустриализация и даже супериндустриализация может вполне обойтись без плодов. «К благополучному 1940 году производство мяса на душу населения по сравнению с 1913 годом снизилось на 30%» - этим, собственно, всё и сказано. Советский железный цветок заводов и фабрик оказался если не совсем пустоцветом, то плоды его всегда были мелкими и зелёными. Тут автор ссылается на «случайно сохранившегося» (прекрасная формулировка) ученика Кондратьева, который уже в относительно травоядных шестидесятых провёл интересный эконометрический анализ – посмотрел зависимость темпов роста производительности труда от доли накопления в национальном доходе. К 1946 году этот коэффициент приблизился к нулю. Собственно говоря, это математическое выражение того, что потом назвали «застой».
Автор, впрочем, замечает, что даже это обстоятельство нельзя рассматривать как фатальное. «Люди и так живут». Однако прошедшая в восьмидесятые всемирная волна приватизации и дерегулирования смыла и советскую систему.
Третья часть книги посвящена «западному экономическому чуду». На эту тему написаны горы книг. Иные весьма убедительны. Поэтому автор посвящает их разбору и опровержению много страниц, излагать содержание которых я не буду: прочтите сами, получите удовольствие. Замечу только, что Крымин и здесь использует свою тактику смертоносных уколов: несколько – иногда одно – возражение на концепцию, но возражение, от которого отмахнуться совершенно невозможно.
Поэтому перейду к главному блюду. Перебрав десятки важных и неважных соображений на тему «почему именно на Западе и именно в Англии произошёл промышленный переворот», он пишет – «обращает на себя внимание тот факт, что в Англии уже в начале семнадцатого века вводится патентное право, официально в 1623 году» - и тут же последовала лавина изобретений, быстро и успешно внедряемых. Правда, автор тут же замечает: патентное право не было причиной взрыва инновационной активности. Скорее, произошло открытие эффекта новизны: первый промышленник, внедривший изобретение, на некоторое время становился монополистом и получал сверхприбыль. Патентное право многократно усиливало этот эффект, не позволяя конкурентам быстро скопировать новинку. Однако усиливать было что; и далеко не факт, что патенты являются единственным средством усиления данного эффекта. Я, например, предполагаю, что на каком-то уровне развития технологий копирование новинок станет невозможным. С этим, впрочем, уже столкнулись советские товарищи, пытавшиеся копировать западные компьютеры. Они могли повторить – довольно плохо – процессор, но уже не понимали, как он работает. Следующей стадией будет принципиальная невоспроизводимость технологии получения продукта по самому продукту – что может вернуть мир к эпохе промышленных секретов.
По ходу дела автор отпускает несколько замечаний на тему промышленной революции, каждое из которых стоит, как минимум, развёрнутой статьи. Так, он утверждает, что во всех странах «первой волны модернизации» (включая даже Россию) промышленный переворот начинался с текстильной промышленности, производился руками и капиталами частных лиц и приводил к перестройке промышленного механизма в целом за относительно короткое время. Первыми изобретателями во всех случаях были «простые люди» - чаще всего рабочие и крестьяне, пытающиеся облегчить свой собственный труд или найти источник средств к существованию; учёные и инженеры подключаются к делу позже, когда выгодность и престижность изобретательства становится очевидной. И т.п. – читайте, впрочем, сами.
Последние страницы книги посвящены крайне интересному вопросу, а именно эпохе свободного рынка. Эпохе уникальной во всех отношениях.
Первый экономический кризис случился в Западной Европе в 1788 году. После завершения промышленного переворота во всех отраслях западноевропейского хозяйства – то есть где-то с 1825 года – установился классический десятилетний цикл. Собственно, именно эта эпоха, кончившаяся со Второй Мировой Войной, и была эпохой «классической Европы», а страны и культуры, пережившие её, только и могут именоваться «настоящей Европой». Все остальные в этом мире не жили и жить не будут – так как после Второй Мировой экономика (мировая) перестала быть «естественной». Циклические кризисы исчезли и больше не восстанавливались. «Саморегулирующаяся экономика ушла навсегда» - констатирует автор. Следует ли из этого признания, что экономика стала регулируемой – причём на уровне самой модели? Видимо, да. Когда он начался? Автор, как обычно, осторожен: он не говорит, что это произошло после войны, а «раньше». Когда? А главное – как и кем? Интересно, очень интересно; но это уже за пределами разбираемого нами сочинения.
Заключает автор следующим. Начиная с Японии – первой неевропейской страны, вступившей на путь модерна и добившейся успеха – открылся новый путь к процветанию. Это «внешняя» индустриализация и экспортно-ориентированный капитализм, без прохождения «естественного» пути: промышленного переворота, создания собственной промышленности, классической нерегулируемой экономики. Этот путь, похоже, закрыт – и, видимо, навсегда.
«Наше время - время великой конвергенции», заключает автор. История, видимо, всё-таки завершила течение своё. Мы у русла, все реки уже слились и вот-вот впадут в постисторическое море.
Что ожидает нас? Какие спруты бороздят его глубины?
Источник: /www.apn.ru/special/article35046.htm