Кем быть?
Игорь Манцов
Ушел из жизни Эдуард Успенский. Я краем глаза отсмотрел телевизионные сюжеты и передачи, ему посвященные. Все-таки Эдуард Николаевич – мое самое первое осознанное чтение. А именно:
Мальчик стричься не желает,
Мальчик с кресла уползает,
Ногами упирается,
Слезами заливается.
Он в мужском и женском зале
Весь паркет слезами залил.
А волосы растут!
Парикмахерша устала
И мальчишку стричь не стала.
А волосы растут!
А волосы растут!
………………….
Помню по сию пору. Забавно, что в популярном с советских времен издании с картинками (можете проверить, фото соответствующего книжного разворота представлено в сети), том самом, легендарном, которое было и у меня в мои четыре-пять, думаю, лет и которое вроде бы заслуженно воспроизводится теперь, да и будет воспроизводиться всегда, - частично снят рефрен «а волосы растут». Показательная история! Автор же грамотно, методично нагнетает в духе городских страшных быличек, которые повествовали, например, что «черный гроб на колесиках уже на первом этаже… уже на втором этаже…». Сначала, после «весь паркет слезами залил», Успенский дает «а волосы растут» один раз, потом, после «и мальчишку стричь не стала», уже два раза: «А волосы растут! А волосы растут!» Но издатели элементарно не слышат ритма, не понимают заклинательной магии, заложенной в рефрене, полагают, видимо, что информации и без того достаточно, чего, дескать, слова транжирить, чего повторяться-то. На литературных сайтах, как говорится, «без картинок», то есть не для масс, есть текст в том виде, в каком сочинил автор.
Мелочь, кажется, едва различимая, а между тем здесь фактически все отечественные катастрофы уже заложены. Жизнь состоит из микро-фактов, из повседневной магии. Ни в чем не разобравшись, не пытаясь прорваться к смыслам, у нас заимствуют, тупо обезьянничая, культивируя новинки исключительно из соображений престижности, тем самым смыслы окончательно добивая. Сделаю крайне показательное отступление музыкально-танцевального свойства. Едва ли не первое, чему учат на свинговых танцах под рок-н-ролл и джаз: хлопать нужно обязательно на слабую долю. На Западе, откуда эта музыка пришла, только так и делают. У нас же всегда – на сильную. Когда эту, «всего лишь» эстетическую подмену осуществляет экзальтированная толпа на концерте или на свадьбе, становится по-настоящему страшно: ей, толпе, нет преград ни в море, ни на суше. Позачера ходил в Тульскую филармонию на вполне себе качественный концерт тульского же биг-бэнда, так там даже дирижер (!) заводил публику хлопками на сильную долю.
Претензия – сейчас увидите - обоснованная. А не каприз. Дело попросту в том, что и рок-н-ролл, и джаз были придуманы беспокойными афроамериканцами для танцев, а не для академического прослушивания в филармонической аудитории. Партнер осуществляет ведение непременно на сильную долю, все его тело, включая руки, на сильную долю элементарно занято делом – конструированием того или иного базового движения. На слабую же долю он даже во время танца может, если захочет, что-нибудь эдакое себе позволить, спровоцировав на виньетку, на тот же удар ладошками, и себя, и партнершу. Для того, кто сколько-нибудь причастен традиции и понимает исходник, хлопать на сильную долю – дело абсолютно немыслимое, физически невозможное. У танцевавшего джаз и рок человека на сильную долю тело автоматически собирается в комок мышц, на слабую – именно что «расслабленно» позволяет ладошкам встретиться. Хлопать на сильную - попрание Смысла, не меньше. Именно попрание Смысла на микроуровнях обрушивает логику более и трагичнее всего. Обессмысливания потихоньку накапливаются в бессознательном измерении, потом – бац-ц, 17-ый или 91-ый. Сами виноваты. Англичанка, может, и гадит, но танцует-то она правильно. Войны («гадит») все-таки редкость, а повседневность («танцуют, читают стишки в своем собственном кругу») всеобъемлюща.
Припомнил, кстати, совсем уже смехотворную историю. Прозаик и литературовед Виктор Ерофеев написал не так давно мемуар, где помянул куда более маститого прозаика, Василия Аксенова, считавшегося в кругу отечественных западников, скажем, «самым западным» и «западнее некуда». Аксенов был дико модный, обожал Америку за литературу и джаз, в конечном счете туда уехал. Сам я читал лишь одну вещицу Аксенова: в советском журнале то ли «Пионер», а то ли «Костер» публиковалась его залихватская повесть о борьбе вундеркинда (читай супермена) Геннадия Стратофонтова с международными пиратами. Мне было, думаю, лет 14-15, никакого Аксенова я не знал, повесть «Мой дедушка – памятник» оценил, поэтому, совершенно беспристрастно: полный восторг. Даже, помнится, эдак: «А-а-а-а-а-а-а-а-а!» И мне, между прочим, нравилось, когда в Перестройку все радиостанции уже загибающегося Советского Союза методично, в режиме неспящего дятла сообщали, что Аксенов, который, получается, был ответственен за мое счастливое детство наряду с Успенским, прекрасно себя в Америке чувствует, и джаз от его присутствия тоже, конечно, выиграл, ибо прозаик – тонкий его ценитель, начиная с юности. Так сказать, частенько заменял джазом хлеб насущный. И вот, хе-хе, теперь читаю, не веря собственным глазам: «Аксеновы уехали в Париж, затем в Америку… Аксеновская эмиграция полна жести. Невольно подумаешь о карме. Разрыв с Бродским, неудачи с книгами и Голливудом… расистская нелюбовь к неграм (которая рвалась из их семейных разговоров), постепенное охлаждение самого западника к Америке, где он не нашел любимых им джазовых клубов – никакого рая» (опубликовано в сборнике, посвященном памяти Юрия Трифонова: «Отблеск личности», М., с171-172). Вот уж сдал Виктор Ерофеев товарища и всю тусовку, так сдал: «расистская нелюбовь к неграм», каково. Сочетание «рвалась из их семейных разговоров» гротескно намекает на то, что временами нелюбовь обретала экстатический формат. Представляете, каково читать это мне, немолодому уже человеку, который, впрочем, тоже целых десять дней и десять ночей прожил в Америке и которого преподаватели линди-хопа теперь периодически напутствуют словами: «Почувствуй себя очень усталым негром в конце смертельно трудного рабочего дня: у тебя есть полтора часа на то, чтобы восстановиться в танце – делаем мягкие коленочки для баунса и сияющие глаза для подзаводки партнерш». Нет сомнений, подобно всем неосведомленным «советским» Василий Аксенов прихлопывал на сильную долю. Не удивлюсь, если выяснится, что по его заказу печатали специальные конверты для грампластинок, где черных заменяли на белых. Злость моя стилизована: всех люблю и всем прощаю. Ну, отечественные модники не любят негров и не любят пролетариев, что в философском смысле одно и то же. Что делать, что делать.
Возвращаясь к Успенскому, отмечу одно его сильное высказывание. Вот интервьюер хочет поговорить как раз о «философии». То ли о персональной, а то ли о философии того прихотливого мира, который был Успенским создан. «Какая философия? – взвивается писатель. – Я уличный мальчишка!» Это интересно. Никто из телевизионных вспоминателей не сделал акцент на том, что Эдуард Успенский изобретательно аранжировал городской фольклор. В 90-е он даже выпустил книжку, где собрал анонимные страшилки про «красную-красную руку», «гроб на колесиках» и тому подобную образность, которой по сию пору принято стесняться. Между тем, он не был собственно «сильным сочинителем», он был страстным исследователем/любителем низовой жизни, пресловутой «повседневности»: оттуда черпал обеими горстями, изобретательно аранжируя. Помню, как в Перестройку патриотические издания внезапно, едва стало можно все, обрушились на Чебурашку, сделав упор на его безродность/беспочвенность. Скорее всего, по логике вещей, там был откровенный антисемитский выпад: я-то этого не запомнил, потому что никакого антисемитизма в Туле вокруг меня не было, малолетний я закономерно эти смыслы упустил, осознав единственно то, что злые завистливые люди мечтают потопить редкого человека, любящего/понимающего улицу, уличную образность, дворовую меланхолию, абсолютную свободу, данную нам в повседневном измерении.
Успенский был внешне немодным, хотя, похоже, сильно богатым. Никуда не уехал, неустанно, десятилетиями придумывал всякую завиральную хрень. Не стеснялся «глупости», вот что! Год назад я заказал себе по почте набор компакт-дисков с лучшими выпусками «Радионяни», к которой он тоже приложил руку. Прошла вечность – лет, думаю, сорок, как я это слушал с помощью заурядного радиотранслятора, но счастливое настроение моментально накрыло и вознесло, как когда-то. Переслушиваю с регулярностью, даже и подпеваю, едва ведущие переходят с остроумных пикировок на куплеты. Не ностальгия, а попросту хорошо придумано и сыграно. В точном соответствии со стилем мышления всех уличных мальчишек и девчонок. Ненавистники Успенского пытались убедить когда-то, что быть безродным Чебурашкой хуже некуда. Не знаю, нормально. Идите в ж… с вашими аристократическими претензиями.
Быть восторженным, как едва появившийся из коробки на свет Чебурашка, а одновременно непроницаемым, как привычный к любой барской дури негр преклонных годов. Никогда больше не быть Иваном-дураком.
Для доната, если вам нравится колонка Игоря Манцова: /www.russianinterest.com
Карта сбербанка: 4276 3800 9413 1211
WMR: R404387700331
Игорь Манцов
Ушел из жизни Эдуард Успенский. Я краем глаза отсмотрел телевизионные сюжеты и передачи, ему посвященные. Все-таки Эдуард Николаевич – мое самое первое осознанное чтение. А именно:
Мальчик стричься не желает,
Мальчик с кресла уползает,
Ногами упирается,
Слезами заливается.
Он в мужском и женском зале
Весь паркет слезами залил.
А волосы растут!
Парикмахерша устала
И мальчишку стричь не стала.
А волосы растут!
А волосы растут!
………………….
Помню по сию пору. Забавно, что в популярном с советских времен издании с картинками (можете проверить, фото соответствующего книжного разворота представлено в сети), том самом, легендарном, которое было и у меня в мои четыре-пять, думаю, лет и которое вроде бы заслуженно воспроизводится теперь, да и будет воспроизводиться всегда, - частично снят рефрен «а волосы растут». Показательная история! Автор же грамотно, методично нагнетает в духе городских страшных быличек, которые повествовали, например, что «черный гроб на колесиках уже на первом этаже… уже на втором этаже…». Сначала, после «весь паркет слезами залил», Успенский дает «а волосы растут» один раз, потом, после «и мальчишку стричь не стала», уже два раза: «А волосы растут! А волосы растут!» Но издатели элементарно не слышат ритма, не понимают заклинательной магии, заложенной в рефрене, полагают, видимо, что информации и без того достаточно, чего, дескать, слова транжирить, чего повторяться-то. На литературных сайтах, как говорится, «без картинок», то есть не для масс, есть текст в том виде, в каком сочинил автор.
Мелочь, кажется, едва различимая, а между тем здесь фактически все отечественные катастрофы уже заложены. Жизнь состоит из микро-фактов, из повседневной магии. Ни в чем не разобравшись, не пытаясь прорваться к смыслам, у нас заимствуют, тупо обезьянничая, культивируя новинки исключительно из соображений престижности, тем самым смыслы окончательно добивая. Сделаю крайне показательное отступление музыкально-танцевального свойства. Едва ли не первое, чему учат на свинговых танцах под рок-н-ролл и джаз: хлопать нужно обязательно на слабую долю. На Западе, откуда эта музыка пришла, только так и делают. У нас же всегда – на сильную. Когда эту, «всего лишь» эстетическую подмену осуществляет экзальтированная толпа на концерте или на свадьбе, становится по-настоящему страшно: ей, толпе, нет преград ни в море, ни на суше. Позачера ходил в Тульскую филармонию на вполне себе качественный концерт тульского же биг-бэнда, так там даже дирижер (!) заводил публику хлопками на сильную долю.
Претензия – сейчас увидите - обоснованная. А не каприз. Дело попросту в том, что и рок-н-ролл, и джаз были придуманы беспокойными афроамериканцами для танцев, а не для академического прослушивания в филармонической аудитории. Партнер осуществляет ведение непременно на сильную долю, все его тело, включая руки, на сильную долю элементарно занято делом – конструированием того или иного базового движения. На слабую же долю он даже во время танца может, если захочет, что-нибудь эдакое себе позволить, спровоцировав на виньетку, на тот же удар ладошками, и себя, и партнершу. Для того, кто сколько-нибудь причастен традиции и понимает исходник, хлопать на сильную долю – дело абсолютно немыслимое, физически невозможное. У танцевавшего джаз и рок человека на сильную долю тело автоматически собирается в комок мышц, на слабую – именно что «расслабленно» позволяет ладошкам встретиться. Хлопать на сильную - попрание Смысла, не меньше. Именно попрание Смысла на микроуровнях обрушивает логику более и трагичнее всего. Обессмысливания потихоньку накапливаются в бессознательном измерении, потом – бац-ц, 17-ый или 91-ый. Сами виноваты. Англичанка, может, и гадит, но танцует-то она правильно. Войны («гадит») все-таки редкость, а повседневность («танцуют, читают стишки в своем собственном кругу») всеобъемлюща.
Припомнил, кстати, совсем уже смехотворную историю. Прозаик и литературовед Виктор Ерофеев написал не так давно мемуар, где помянул куда более маститого прозаика, Василия Аксенова, считавшегося в кругу отечественных западников, скажем, «самым западным» и «западнее некуда». Аксенов был дико модный, обожал Америку за литературу и джаз, в конечном счете туда уехал. Сам я читал лишь одну вещицу Аксенова: в советском журнале то ли «Пионер», а то ли «Костер» публиковалась его залихватская повесть о борьбе вундеркинда (читай супермена) Геннадия Стратофонтова с международными пиратами. Мне было, думаю, лет 14-15, никакого Аксенова я не знал, повесть «Мой дедушка – памятник» оценил, поэтому, совершенно беспристрастно: полный восторг. Даже, помнится, эдак: «А-а-а-а-а-а-а-а-а!» И мне, между прочим, нравилось, когда в Перестройку все радиостанции уже загибающегося Советского Союза методично, в режиме неспящего дятла сообщали, что Аксенов, который, получается, был ответственен за мое счастливое детство наряду с Успенским, прекрасно себя в Америке чувствует, и джаз от его присутствия тоже, конечно, выиграл, ибо прозаик – тонкий его ценитель, начиная с юности. Так сказать, частенько заменял джазом хлеб насущный. И вот, хе-хе, теперь читаю, не веря собственным глазам: «Аксеновы уехали в Париж, затем в Америку… Аксеновская эмиграция полна жести. Невольно подумаешь о карме. Разрыв с Бродским, неудачи с книгами и Голливудом… расистская нелюбовь к неграм (которая рвалась из их семейных разговоров), постепенное охлаждение самого западника к Америке, где он не нашел любимых им джазовых клубов – никакого рая» (опубликовано в сборнике, посвященном памяти Юрия Трифонова: «Отблеск личности», М., с171-172). Вот уж сдал Виктор Ерофеев товарища и всю тусовку, так сдал: «расистская нелюбовь к неграм», каково. Сочетание «рвалась из их семейных разговоров» гротескно намекает на то, что временами нелюбовь обретала экстатический формат. Представляете, каково читать это мне, немолодому уже человеку, который, впрочем, тоже целых десять дней и десять ночей прожил в Америке и которого преподаватели линди-хопа теперь периодически напутствуют словами: «Почувствуй себя очень усталым негром в конце смертельно трудного рабочего дня: у тебя есть полтора часа на то, чтобы восстановиться в танце – делаем мягкие коленочки для баунса и сияющие глаза для подзаводки партнерш». Нет сомнений, подобно всем неосведомленным «советским» Василий Аксенов прихлопывал на сильную долю. Не удивлюсь, если выяснится, что по его заказу печатали специальные конверты для грампластинок, где черных заменяли на белых. Злость моя стилизована: всех люблю и всем прощаю. Ну, отечественные модники не любят негров и не любят пролетариев, что в философском смысле одно и то же. Что делать, что делать.
Возвращаясь к Успенскому, отмечу одно его сильное высказывание. Вот интервьюер хочет поговорить как раз о «философии». То ли о персональной, а то ли о философии того прихотливого мира, который был Успенским создан. «Какая философия? – взвивается писатель. – Я уличный мальчишка!» Это интересно. Никто из телевизионных вспоминателей не сделал акцент на том, что Эдуард Успенский изобретательно аранжировал городской фольклор. В 90-е он даже выпустил книжку, где собрал анонимные страшилки про «красную-красную руку», «гроб на колесиках» и тому подобную образность, которой по сию пору принято стесняться. Между тем, он не был собственно «сильным сочинителем», он был страстным исследователем/любителем низовой жизни, пресловутой «повседневности»: оттуда черпал обеими горстями, изобретательно аранжируя. Помню, как в Перестройку патриотические издания внезапно, едва стало можно все, обрушились на Чебурашку, сделав упор на его безродность/беспочвенность. Скорее всего, по логике вещей, там был откровенный антисемитский выпад: я-то этого не запомнил, потому что никакого антисемитизма в Туле вокруг меня не было, малолетний я закономерно эти смыслы упустил, осознав единственно то, что злые завистливые люди мечтают потопить редкого человека, любящего/понимающего улицу, уличную образность, дворовую меланхолию, абсолютную свободу, данную нам в повседневном измерении.
Успенский был внешне немодным, хотя, похоже, сильно богатым. Никуда не уехал, неустанно, десятилетиями придумывал всякую завиральную хрень. Не стеснялся «глупости», вот что! Год назад я заказал себе по почте набор компакт-дисков с лучшими выпусками «Радионяни», к которой он тоже приложил руку. Прошла вечность – лет, думаю, сорок, как я это слушал с помощью заурядного радиотранслятора, но счастливое настроение моментально накрыло и вознесло, как когда-то. Переслушиваю с регулярностью, даже и подпеваю, едва ведущие переходят с остроумных пикировок на куплеты. Не ностальгия, а попросту хорошо придумано и сыграно. В точном соответствии со стилем мышления всех уличных мальчишек и девчонок. Ненавистники Успенского пытались убедить когда-то, что быть безродным Чебурашкой хуже некуда. Не знаю, нормально. Идите в ж… с вашими аристократическими претензиями.
Быть восторженным, как едва появившийся из коробки на свет Чебурашка, а одновременно непроницаемым, как привычный к любой барской дури негр преклонных годов. Никогда больше не быть Иваном-дураком.
Для доната, если вам нравится колонка Игоря Манцова: /www.russianinterest.com
Карта сбербанка: 4276 3800 9413 1211
WMR: R404387700331