Оригинал взят у
В ночь с 9 на 10 июня 1927г. по приказу большевистской власти БЕЗ ПРИГОВОРА СУДА было казнено 20 человек, представителей знатных семейств Российской Империи, которые находились к тому моменту в тюрьмах по различным обвинениям.
Безсудная казнь заложников была ответом на теракт в Варшаве, в результате которого 7 июня 1927 г. был застрелен посол РСФСР в Польше Войков, он же Пинхус Лазаревич Вайнер.
Пинхус Вайнер/Войков - один из основных организаторов убийства царской семьми в Екатеринбурге.
По утверждению дипломата — перебежчика Григория Беседовского, Вйнер/Войков признавался ему, что принимал участие в организации расстрела царской семьи (активным сторонником которого являлся) и в сокрытии следов этого преступления. В документах судебного следствия, проводившегося следователем по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколовым, содержатся два письменных требования Войкова выдать 11 пудов серной кислоты, которая была приобретена в екатеринбургском аптекарском магазине и использована для обезображивания и уничтожения трупов.
После душегубства, убийца активно занимался распродажей имущества своих жертв - был одним из руководителей Экспортной комиссии при Наркомвнешторге по сбыту за рубеж по крайне низким ценам сокровищ императорской фамилии, Оружейной палаты и Алмазного фонда. Так именно им были проданы знаменитые пасхальные яйца, изготовленные фирмой К. Г. Фаберже.
В октябре 1921 года Войков возглавил делегацию РСФСР и УССР, которая должна была согласовать с Польшей выполнение Рижского мирного договора. При выполнении этой миссии он передавал полякам русские предметы искусства, архивы, библиотеки и другие материальные ценности.
Непосредственное участие в организации убийства царской семьи и последующего сокрытия следов преступления и самих трупов создало для Вайнера/Войкова известные трудности: он был назначен послом РСФСР в Канаде, но так и не смог, как изобличенный цареубийца, получить агриман - официальный документ на согласие принзнать его Канадой в качестве дипломата. С аналогичныи запретом он столкнулся и в ряде стран Европы - до тех пор, пока не смог устроиться послом в Польше, где его в конце-концов и настигла пуля мстителя.
Борис Коверда на допросе в полицейском железнодорожном участке после покушения на Войкова 7 июня 1927 г.
И к вопросу о том, "чья здесь власть?!" : в Москве до сих пор существует станция станция метро "Войковская", названная в честь убийцы венценосной семьи.
Уж не знаю, что нынче ФСБ с Прокуратурой считают за экстремизм: монументальное и топографическое прославление памяти убийцы семьи Романовых ли - более 100 наименований городов, улиц, шахт, заводов, станций, кораблей и тп. Или же экстремизм - это память о спправедливом возмоздии, настигшем таки душегуба...
Словом, будете проезжать в Москве станцию метро "Войковская" - помните.
Такие дела...
Безсудная казнь заложников была ответом на теракт в Варшаве, в результате которого 7 июня 1927 г. был застрелен посол РСФСР в Польше Войков, он же Пинхус Лазаревич Вайнер.
Пинхус Вайнер/Войков - один из основных организаторов убийства царской семьми в Екатеринбурге.
По утверждению дипломата — перебежчика Григория Беседовского, Вйнер/Войков признавался ему, что принимал участие в организации расстрела царской семьи (активным сторонником которого являлся) и в сокрытии следов этого преступления. В документах судебного следствия, проводившегося следователем по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколовым, содержатся два письменных требования Войкова выдать 11 пудов серной кислоты, которая была приобретена в екатеринбургском аптекарском магазине и использована для обезображивания и уничтожения трупов.
После душегубства, убийца активно занимался распродажей имущества своих жертв - был одним из руководителей Экспортной комиссии при Наркомвнешторге по сбыту за рубеж по крайне низким ценам сокровищ императорской фамилии, Оружейной палаты и Алмазного фонда. Так именно им были проданы знаменитые пасхальные яйца, изготовленные фирмой К. Г. Фаберже.
В октябре 1921 года Войков возглавил делегацию РСФСР и УССР, которая должна была согласовать с Польшей выполнение Рижского мирного договора. При выполнении этой миссии он передавал полякам русские предметы искусства, архивы, библиотеки и другие материальные ценности.
Непосредственное участие в организации убийства царской семьи и последующего сокрытия следов преступления и самих трупов создало для Вайнера/Войкова известные трудности: он был назначен послом РСФСР в Канаде, но так и не смог, как изобличенный цареубийца, получить агриман - официальный документ на согласие принзнать его Канадой в качестве дипломата. С аналогичныи запретом он столкнулся и в ряде стран Европы - до тех пор, пока не смог устроиться послом в Польше, где его в конце-концов и настигла пуля мстителя.
Борис Коверда на допросе в полицейском железнодорожном участке после покушения на Войкова 7 июня 1927 г.
И к вопросу о том, "чья здесь власть?!" : в Москве до сих пор существует станция станция метро "Войковская", названная в честь убийцы венценосной семьи.
Уж не знаю, что нынче ФСБ с Прокуратурой считают за экстремизм: монументальное и топографическое прославление памяти убийцы семьи Романовых ли - более 100 наименований городов, улиц, шахт, заводов, станций, кораблей и тп. Или же экстремизм - это память о спправедливом возмоздии, настигшем таки душегуба...
Словом, будете проезжать в Москве станцию метро "Войковская" - помните.
Такие дела...
Крымчанин Петр Войков - террорист и цареубийца.
Петр Лазаревич Войков родился в семье керченского учителя. Его родители были набожными людьми, отец являлся убежденным монархистом. Сын же пошел иным путем: еще в гимназии вступил в РСДРП, обзавелся набором партийных кличек: Интеллигент, Петрусь, Белокурый. 15-летний Петрусь распространял революционные листовки, помогал укрывать однопартийцев, приезжавших в город. За что и был исключен из керченской мужской гимназии. Скрываясь от позора, родители юного революционера вместе с ним переехали в Ялту. С трудом пристроили непутевого сына в Александровскую мужскую гимназию, но и оттуда его вскоре выгнали.
Летом 1906-го Войков вступил в боевую дружину РСДРП, иными словами, стал террористом и от распространения нелегальной литературы перешел к перевозке бомб. В феврале 1907 года с балкона одной из ялтинских дач была брошена бомба в коляску проезжавшего мимо ялтинского градоначальника генерала Думбадзе. Взрывной волной Думбадзе выбросило из экипажа. Схватить террориста не успели — тот застрелился. Сам же Думбадзе, по одним данным, отделался царапинами, по другим — получил тяжелую контузию, вызвавшую сердечную болезнь, от которой он и скончался в 1916-м. В организации покушения на ялтинского градоначальника активно и деятельно участвовал 18-летний Петр Войков.
Скрываясь от ареста, Войков уехал в Швейцарию, женился на девушке из богатой семьи и почти 10 лет прожил за границей. В Женеве он познакомился с Лениным, в 1917-м вернулся в Россию и после революции вошел в состав Уральского областного совета и Военно-революционного комитета. В этом звании Войков и принял непосредственное участие в убийстве семьи Романовых. В своей автобиографической книге «На путях к термидору» советский дипломат Григорий Беседовский, работавший в 1924-м вместе с Войковым, пишет о том, что однажды, будучи пьяным, Войков рассказал ему, как была убита царская семья и какое участие принимал в этом он. Если верить этому рассказу, то Войков поддерживал идею убийства и предлагал «довезти царское семейство до ближайшей полноводной реки и, расстреляв, потопить в реке, привязав гири к телам». Однако областной комитет, где и проходили прения по этому поводу, принял постановление о расстреле царской семьи в доме Ипатьева. Выполнение постановления поручалось Юровскому, Войков же должен был присутствовать при этом в качестве делегата областного комитета партии. Ему же, как человеку сведущему в естественных науках (он изучал химию в Женевском и Парижском университетах), поручалось разработать план полного уничтожения трупов. Однако этим дело не ограничилось. Войков рассказал Беседовскому, что он принимал участие и в самом расстреле и штыком добивал раненых. А затем уже, в соответствии с намеченным планом, стал руководить уничтожением трупов, в распоряжение своим подельникам он предоставил мясницкие топоры, серную кислоту, бензин и спички...
Жизнь этого человека началась в Керчи 1 августа 1888 года. А закончилась в Варшаве 7 июня 1927-го. Причиной смерти стала огнестрельная рана. Стрелявший, 19-летний юноша, на вопрос о том, почему он это сделал, спокойно ответил: «Я отомстил за Россию, за миллионы людей». Мстителя звали Борис Коверда, его жертву — Петр Войков. Петр Войков В конце 1918-го Войкова перевели в Москву и назначили членом коллегии Наркомата внешней торговли, из которого он вскоре был уволен с громким скандалом: выяснилось, что Войков воровал ценные меха и раздаривал их своим приятельницам. Однако, пользуясь связями в партийных верхах, Петр Лазаревич сумел не только избежать наказания, но и попасть на дипломатическую работу — в 1924-м он стал послом СССР в Польше. В те времена Варшава считалась эдаким славянским Парижем. И новоиспеченный посол жил здесь с французским шиком: у Войкова был собственный моторный катер, он устраивал на Висле роскошные речные пикники. Из Москвы в громадном количестве выписывалась икра, балыки, водка — посол был неравнодушен к алкоголю, а также к женщинам и наркотикам. Однако вскоре всем этим «простым человеческим радостям» пришел конец.
Утром 7 июня 1927 года Войков приехал на главный вокзал Варшавы, он должен был встретить возвращавшегося из Лондона советского посла Аркадия Розенгольца. Встретил, выпил с ним кофе в железнодорожном буфете, после чего коллеги вновь вышли на перрон. И тут раздался выстрел — неизвестный молодой человек стрелял в Войкова из револьвера. Тот бросился бежать, стал отстреливаться, но незнакомец был точнее — Войков получил две огнестрельные раны и через час скончался в госпитале. Советское правительство в ответ на убийство Войкова в ночь с 9 на 10 июня казнило 20 представителей еще оставшихся в СССР великокняжеских фамилий.
Стрелявший в Войкова русский эмигрант Борис Коверда вскоре предстал перед польским судом. После оглашения обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признает ли он себя виновным. Тот ответил, что признает убийство Войкова, но виновным себя не считает, так как убил его за все то, что большевики совершили в России. Коверда был приговорен к 15-летним каторжным работам, а в 1937-м освобожден по амнистии. Выстрел Коверды сделал его героем белой эмиграции, и в современных публикациях он тоже зачастую предстает как сугубо положительный персонаж.
Родился 21 августа 1907 года, сын учителя народной школы, эсера Софрона Коверды. С 1915 до 1920 года находился с матерью в эвакуации в Самаре, где стал свидетелем красного террора (в частности — гибели своего двоюродного брата и расстрела друга семьи, о. Лебедева). Затем семья вернулась в Вильно. Учился в белорусской, затем — в русской гимназии в Вильно. Будучи белорусом по национальности и зная белорусский язык, работал корректором и экспедитором в редакции белорусской антикоммунистической газеты «Беларускае слова»; по своим взглядам был демократом. Школу вынужден был оставить из-за необходимости зарабатывать.
По словам педагогов вил. русской гимназии, Коверда производил впечатление очень интеллигентного, скромного, немного робкого, замкнутого и малообщительного юноши. Был очень деликатен в отношении к членам администрации, педагогам и товарищам. Никаких, даже обыкновенных ученических провинностей, за ним не наблюдалось. В гимназии отличался хорошими способностями, но необходимость постоянного заработка отвлекала его от занятий, не позволяла ему быть в числе лучших учеников. В школьной общественной жизни участия не принимал. И вообще, по словам педагогов, Коверда не проявлял особенного интереса к общественно-политическим вопросам и стоял в стороне от русской общественно-политич. жизни.
— И. Борис Коверда // За Свободу! 1927. № 129 (2161), 9 июня. С. 1 Вместе с редактором газеты А. В. Павлюкевичем и белогвардейским казачьим есаулом М. И. Яковлевым подготовил покушение на полпреда СССР в Польше Войкова, которое должно было стать актом возмездия за участие Войкова в подготовке расстрела царской семьи и вообще за красный террор. 7 июня 1927 Борис Коверда выстрелил в Войкова, в результате чего полпред скончался.
Убийство Ковердой Войкова было упомянуто в «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского) о лояльности к советской власти (29 июля 1927): «Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому, сознается нами как удар, направленный в нас».
Коверда был приговорён польским судом к пожизненным каторжным работам, которые затем были заменены 15-летними. Освобождён по амнистии, отбыв 10 лет наказания, в 1937 году.
По выходе на свободу отправился в Югославию, где в 1938 сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости при русском кадетском корпусе в Белой Церкви.
Начало войны застало Коверду в Польше, откуда он вновь вернулся в Югославию, где его занятия также были прерваны немецкой оккупацией весной 1941 года; из Югославии он возвратился к семье в Варшаву и находился там до лета 1944 года, когда русским семьям была предоставлена возможность эвакуироваться в Германию[1].
После войны в течение семи лет, уже с женой и дочерью, находился последовательно в Швейцарии, Франции и ФРГ, откуда в 1952 семья перебралась в США, где до 1963 года работал в газете «Россия» (Нью-Йорк), затем в типографии «Нового русского слова».
Умер 18 февраля 1987 года в Вашингтоне. Похоронен на кладбище Успенского женского Новодивеевского монастыря в Нануете, Нью-Йорк.
Сообщники Коверды Павлюкевич и Яковлев погибли как участники движения Сопротивления (Яковлев — в Освенциме, Павлюкевич — расстрелян немцами).
Почти в каждом городе Крыма есть улица или переулок Войкова. Его имя носят сразу два крымских села, одно Войково (бывшее Катерлез) находится в Ленинском районе, другое Войково (бывшее Айбары) — в Первомайском. В Керчи установлен памятник Войкову (на фото).
Памятник Войкову в Керчи
Запись Б.Коверды
Настоящая запись является свидетельским показанием, с целью восстановить обстоятельства и подробности дела, в котором мне пришлось быть главным участником совершенного 7 июня 1927 г.в Варшаве покушения на советского посла Войкова. Вокруг этого дела возник ряд легенд и предположений, в большинстве случаев не соответствующих действительности, или дававших неполную или одностороннюю картину происшедшего .Я воздерживался от опровержения или дополнения появлявшихся в печати сведений, хотя уже по освобождении, в беседах с друзьями, не скрывал подробностей дела. Считаю, однако, что картина произошедшего и действительное положение вещей должны быть известны историку, который коснется этого дела. Кроме того, считаю, что не надлежит умалчивать об участии в деле других лиц. Эти соображения и побудили меня составить настоящую запись.
В предшествовавшие годы я, будучи учеником, сначала белорусской а затем русской гимназии в Вильне, одновременно служил в издаваемой доктором Арсением Васильевичем Павлюкевичем еженедельной газете "Белорусское Слово", антикоммунистического направления. Я заведовал конторой, одновременно выполняя обязанности корректора, выпускающего и переводчика на белорусский язык. До перехода в русскую гимназию, до У1 класса, я учился в белорусской гимназии, и хорошо знаю белорусский язык. Поэтому на мне лежала также обязанность "выправки" идущего в газету материала. Павлюкевич был решительным антикоммунистом и меня с ним связывали не только служебные, но и дружеские отношения.
В это же время у меня возникли связи и знакомства с представителями русских антибольшевицких кругов в Вильне. В частности, у меня наладились дружеские отношения с проживавшим в то время в Вильне есаулом Михаилом Ильичей Яковлевым, бывшим в годы гражданской войны командиром так называемого "Волчанского отряда",сначала действовавшего на Юге России, а в 1920г - на польском фронте. Яковлев тоже издавал в Вильне русскую еженедельную газету "Новая Россия". В середине 20-х годов русская Белая эмиграция еще рассчитывала на возможность возобновления вооруженной борьбы с коммунистической властью в России. В активной и непримиримой по отношению к большевизму части эмиграции возникали разнообразные проекты и планы продолжения борьбы, и существовало убеждение в целесообразности ведения антибольшевицкой террористической деятельности. Вопрос продолжения борьбы любыми средствами часто поднимался и в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым. Оба хорошо знали один о другом. Но они до того не сотрудничали и ограничивались шапочным знакомством. Возможно, что происходившее между мной и названными лицами разговоры не имели бы для меня лично последствий, если бы не то, что на должность советского посла в Варшаве был назначен Войков, известный большевик, проехавший в свое время через Германию в "запломбированном вагоне, вместе с Лениным, и роль которого в убийстве царской семьи и последующем уничтожении тел убитых была известна из книги Соколова и других источников. Об этом писалось и в польских газетах, в связи с назначением Войкова в Варшаву. Тем не менее польское правительство согласилось принять Войкова в качестве советского посла, или как тогда говорилось, полпреда в Варшаву.
Мысль о возможности покушения на Войкова поднималась в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым все чаще и чаще, и в конце концов, к началу 1927г., я выразил желание совершить это покушение. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства, а Яковлев должен был оказать содействие в организации покушения.
Первоначально возникла мысль осведомить о подготовке покушения проживавшего в то время в Варшаве писателя М.П.Арцыбашева, автора статей, печатавшихся в издаваемой Д.В.Философовым газете "За Свободу" и затем вошедших в сборник под названием "Записки Писателя". Позже такое намерение показалось мне не имевшем смысла, так как его осуществление могло иметь нежелательные последствия и усложнить дело. Но в первой половине 1927г. Арцыбашев умер и поэтому намерение в какой-то степени посвятить его или вовлечь в подготовку покушения не было осуществлено.
Павлюкевич располагал ограниченными средствами. Поэтому на многое с его стороны нельзя было рассчитывать. О надлежащей подготовке покушения, т.е. организации слежки за Войковым, его выездами, передвижениями и т.п./как то делалось в дореволюционную эпоху при подготовке покушений на царских министров и многих других, ставших мишенью для революционеров сановников, когда в некоторых случаях в подготовке и осуществлении покушений участвовали большие группы лиц/,из - за недостатка средств не могло быть и речи, и фактически никакой предварительной подготовки к покушению на Войкова не могло быть. Правда, вначале предполагалось привлечь к участию в покушении и других лиц. Выбор пал на двух моих хороших знакомых, известных мне своими национальными убеждениями. Но по разным причинам ничего из этого не получилось.
Предварительной разведкой должен был заняться уезжавший на службу в Варшаву бывший чин Волчанского отряда Константин Шипчинский. Ему было поручено узнать, по мере возможности, об образе жизни Войкова, его передвижениях, т.п. Основной задачей было установить, где Войкова можно встретить и приблизиться к нему. В начале мая Шипчинский выехал в Варшаву, получив на расходы данные Павлюкевичем 200 злотых.
Вскоре Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему. Было условлено, что после покушения я буду говорить, что купил пистолет у служащего типографии в Вильне Юдицкого, бывшего членом польской организации допризывной подготовки.
22 мая я выехал в Варшаву, тоже имея в кармане 200 злотых от Павлюкевича и немного своих денег. В Варшаве ос-тановился на одни сутки в отеле Астория на Хмельной улице. На следующий день встретился в условленном месте с Шипчинским, и он меня устроил на квартиру на улице Бугай,N26. Оказалось, что Шипчинский ничего не разузнал и не установил. Его дальнейшее "участие"в подготовке покушения выразилось лишь в том, что он провел меня к зданию советского посольства на Познанской улице. При том, по желанию Шипчинского,"по конспиративным соображениям",мы шли к посольству не рядом, а в 40-50 шагах один от другого. Конечно, я был разочарован увидев, что ничего не сделано и, признаюсь, у меня возникло сомнение в возможности встречи Войкова, так как имевшихся денег могло хватить лишь на 10-12 дней пребывания в Варшаве, и кроме того, мне вообще нельзя было продолжительно отсутствовать, так как моя семья не имела понятия, где я нахожусь, да и ждали меня некоторые дела. Не рассчитывая больше на помощь Шипчинского, я решил самостоятельно "произвести разведку" и искать возможности встретить Войкова. Я не видел для этого иной возможности, как самому побывав в посольстве или консульстве.
На третий день пребывания в Варшаве я пришел в консульство и "начал хлопоты"о предоставлении мне въездной визы в СССР. Это был благовидный предлог для посещения консульства. В здании посольства были два входа - один в посольские помещения, другой в консульскую канцелярию, куда я и направился. В небольшом вестибюле, перед входом в приемную, находилась изолированная кабинка с окошечком, вроде билетной кассы. Сидящий в ней чиновник опрашивал посетителя и затем, нажимая кнопку, открывал дверь приемной или выходную, автоматически затем закрывающихся.Без всяких затруднений чиновник пропустил меня в приемную.
Это было узкое продолговатое помещение со столом посредине, вo всю его длину. За столом на стульях довольно тесно сидело около двух десятков посетителей, заполнявших бумаги, ожидавших вызова или просматривавших лежащие на столе советские газеты. У открытой двери, ведущей во внутренние помещения, находился столик. Стоявший за ним чиновник давал справки, выдавал бланки, вызывал посетителей и т.п. Я сказал ему о желании выехать в СССР, получил от него соответствующие бланки и анкеты и, найдя место за столом, уселся для их заполнения. Просидел так около часа, наблюдая за обстановкой. Затем поднялся и, подойдя к чиновнику сказал, что окончательно заполню анкеты дома и принесу их в следующий раз. Всего, подыскивая благовидный предлог, я побывал в консульстве четыре раза. Из разговоров с чиновником выяснилось, что шансов на получение визы в СССР,"для получения там образования" или "устройства на работу" - нет. Мне вернули мои заполненные анкеты и дальнейшая возможность посещения консульства оборвалась, так как могли возникнуть подозрения.
Конечно, ничего интересующего меня я не узнал. Тем не менее, посещения консульства сыграли важную роль в дальнейшем ходе дела. Во время одного из таких посещений, когда я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что вожусь с моими анкетами, в ведущей из внутренних помещений двери вдруг появился Войков, взглянул на сидящих в приемной, положил руку на плечо дающего справки чиновника и увел его внутрь.
С наружностью Войкова я был знаком по фотографиям в газетах и журналах. Самым важным для меня был снимок в журнале "Святовид",где Войков, в числе других членов дипломатического корпуса в Варшаве, был изображен во весь рост на каком-то приеме у Пилсудского. Появление Войкова на один момент в дверях консульской приемной было для меня полной неожиданностью, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы я успел подняться, выйти из-за стола и приблизиться к нему. Но Войков, если можно так выразиться, представился мне и в дальнейшем, когда я увидел его на варшавском вокзале, у меня не было сомнений, что это именно он. А там, забегая вперед, отмечу, что не все сложилось так, как я ожидал и предполагал. Итак, мои посещения консульства прекратились. Правда, я попробовал посетить также торгпредство, находившееся в другом месте, на Маршалковской улице посидеть в его приемной. Но очень скоро мне предложили оттуда уйти, так как никакого серьезного предлога, оправдывающего мое там присутствие, я не мог придумать. Между тем, мои деньги были на исходе, и дальнейшее пребывание в Варшаве стало мне казаться бесцельным. В Варшаве я каждый день просматривал несколько польских газет и русскую "За Свободу" И вот,3-го июня, когда я уже думал об отъезде, в вечерней газете "Курьер Червоны",с датой последующего дня, я натолкнулся на краткое сообщение о том, что "советский посол Войков выезжает в Москву". Мне стало ясно, что если Войков выезжает в Москву, то это единственный и последний шанс на возможность встречи с ним. Сразу же я отправился на вокзал, чтобы узнать когда и какие поезда уходят в московском направлении. Поезд уходил в Москву в 9.55 часов утра. Начиная с 4-го июня, я стал приходить на вокзал за час до отхода московского поезда. Сначала я болтался около выходов на перрон, а затем, заблаговременно запасшись перронным билетом, минут за двадцать до отхода поезда сам выходил на перрон и прохаживался вдоль московского поезда.
Так прошло три дня. К седьмому июня мои деньги иссякли. Кроме того, у меня возникло сомнение: либо я не заметил и пропустил Войкова, либо он садился в поезд не в Варшаве, а на какой-нибудь другой станции. Я решил последний раз прийти на вокзал 7-го июня, и затем возвращаться домой в Вильну. В этот день, почти сразу по моем приходе на вокзал случилось нечто, сбившее меня с толку. Минут за 50 до отхода московского поезда я увидел Войкова, но не направлявшегося на перрон к поезду, а идущего с перрона в вокзальное помещение, в обществе какого-то другого лица. На Войкове был котелок, и он был в зеленом весеннем пальто. Случившееся не соответствовало моим ожиданиям, и я растерялся. Я пытался убедить себя, что за Войкова принял какого-то приехавшего пассажира. После краткого момента колебания я прошел в вокзальное помещение, куда направились потерянные мною из виду Войков и его спутник. Я волновался, спешил и не зашел в вокзальный ресторан, где они в это время были. Не найдя Войкова я поспешил обратно, вышел на перрон и стал прохаживаться вдоль поезда, как и в предыдущие три дня. Я старался держаться ближе к выходу, чтобы встретить Войкова до того, как он успеет войти в вагон. И незадолго до отхода поезда я снова увидел Войкова, вместе с другим, уже виденным мною лицом, с которым перед тем он вышел с перрона. Они разговаривая, медленно шли вдоль поезда. Позже, уже в ходе следствия, выяснилось, что Войков не собирался ехать в Москву. Я же так и некогда не узнал, откуда в газете появилась приведшая меня на вокзал фатальная для него заметка. Оказалось, что ранним утром 7-го июня он получил из Берлина телеграмму от едущего из Лондона советского представителя Аркадия Розенгольца, выдворенного из Англии после разгрома советского торгового представительства, носившего название "Аркос". Войков пришел на вокзал, чтобы встретить проезжавшего через Варшаву Розенгольца. Он пришел к приходу берлинского поезда, встретил Розенгольца, и они отправились пить кофе в вокзальный ресторан. Поэтому в первый раз я увидел Войкова не идущим на перрон, а выходящего с него. Таким образом, моя встреча с Войковым на варшавском вокзале, хотя я ее и искал, была совершенной случайностью. Был тут какой-то фатум. Ведь даже если бы Розенгольц проезжал через Варшаву днем позже, то покушения не было бы. Деньги у меня, как я уже упомянул, иссякли. На покупку перронного билета я израсходовал последние бывшие у меня 20 грошей. В приведшей меня на вокзал газетной заметке было сказано, что "Войков выезжает сегодня или завтра". Между тем, со времени появления этой заметки пошел уже четвертый день. Я пошел навстречу Войкову, вынул из кармана пистолет и начал стрелять. Войков резко бросился назад, а я пробежал несколько шагов за ним, стреляя ему вслед, пока не выпустил все находившиеся в пистолете шесть пуль. Как позже было установлено, в Войкова попали две пули. Войков же, пробежав несколько шагов, прислонился к вагону и начал отстреливаться. Розенгольц прыгнул с перрона на путь и между двумя вагонами и остался у меня позади. Отмечу еще, что у меня было предположение, что уезжавшего в Москву Войкова может провожать кто-то из польского министерства иностранных дел, и я, увидев Розенгольца вместе с Войковым, подумал, что это именно и есть представитель министерства.
На перроне во время покушения было мало публики, и ко мне и Войкову быстро подбежали полицейские. Меня схватили, а Войков опустился на перрон. Один из арестовавших меня полицейских спросил, в кого я стрелял. Я ответил, что в советского посла. Полицейский тут же сказал:"Жаль, что не в Троцкого". Из окна одного из вагонов раздался враждебный по моему адресу выкрик. Возможно, что кричало сопровождавшее Розенгольца в поезде лицо.
Меня привели в вокзальный полицейский участок. Сюда же принесли и положили на пол раненного Войкова. С него сорвали рубашку. Очень скоро его увезли. Сразу же в помещении появился Розенгольц, бросивший на стол свою визитную карточку. В участке началась суматоха. Стали появляться разные лица. Одно из них стало кричать на меня, спрашивая, зачем я это сделал. Я ответил, что действовал в интересах моего отечества. Спрашивавший заявил, что это "медвежья услуга". Позже я узнал, что это был Сухенек-Сухецкий,начальник отдела безопасности в министерстве внутренних дел. Очень скоро явился следователь и стал составлять протокол первого допроса. Допрос продолжался более часа. Затем меня посадили в такси, между двумя полицейскими, и в сопровождении второго такси с полицейскими, отвезли в тюрьму "Павяк" и там отвели в камеру. Часа через два меня провели в кабинет, в котором находились три лица. Одно из них заявило:" Я судебный следователь Скоржинский, а это прокуроры Рудницкий и Свентковский. Войков умер от нанесенных ему ран, и сейчас нам надлежит выяснить все обстоятельства этого дела". Мне начали задавать вопросы. Одним из первых был - откуда я знал, что Войков приедет на вокзал. Я рассказал как это было, т.е.что прочитал в газете о его предстоящем выезде и после этого каждый день стал приходить на вокзал. На этом допросе Скоржинский протоколов не писал, а лишь делал заметки на листах, допрос продолжался около двух часов, после чего меня отправили обратно в камеру.
Часа через два-три Скоржинский снова меня вызвал и уже записывал мои показания на машинке в протокол, давая подписывать каждый лист. Скоржинский допрашивал и записывал не спеша и отпустил меня часа через три, уже поздней ночью. Допрос и дальнейшее составление протокола продолжались еще полных два дня, с небольшими перерывами. Я должен был рассказать все о себе, о родственниках и знакомствах, по возможности описать дни моего пребывания в Варшаве и мое времяпрепровождение, рассказать о мотивах покушения, подготовке к его совершению и сопровождающих обстоятельствах. Я придерживался схемы, ранее установленной и обдуманной, т.е.сообщников у меня нет, никто о моем намерении совершить покушение не знал, что основной причиной, побудившей меня стрелять в Войкова, было намерение отомстить за причиненные России коммунистическим режимом бедствия, а Войков был активным деятелем этого режима.
13 июня меня отвезли в суд и привели в кабинет председателя окружного суда Гуминского, вручившего мне обвинительный акт и сообщавшего, что дело будет рассматриваться в чрезвычайном ускоренном порядке. Как известно, по окончании следствия судебными властями был поставлен на разрешение вопрос о том, в каком порядке будет происходить судебное рассмотрение дела - чрезвычайном или обычном. В то время в Польше вошел в силу декрет о возможности чрезвычайного судопроизводства по отношению к виновным в совершении некоторых видов преступлений, в том числе и направленных против государственных служащих. Войков, поскольку он был аккредитован при польском правительстве, был формально приравнен к государственным служащим.
Судебные власти располагали в этом отношении свободой выбора и обычно руководствовались указаниями правительства. Было решено предать меня чрезвычайному суду. Думаю, что так было сделано по распоряжению центральных властей, опасавшихся, что рассмотрение дела в обычном порядке окружным судом затянет и расширит его, а это было нежелательно по ряду соображений. Польское правительство стремилось в кратчайший срок покончить с этим в высшей степени неприятным для него делом, могущим осложнить польско-советские отношения, в то время как Польша стремилась к тому, чтобы они были добрососедскими. Определенно думаю, что и советскому правительству не были желательны расширение дела и новые возможные осложнения, так как после разгрома "Аркоса"и других одновременно происшедших событий, например в Китае, возникла обстановка, благоприятствовавшая "новым авантюрам",которые были Москве крайне нежелательны.
Кроме того, у Москвы несомненно было опасение, что может произойти повторение "дела Конради" .застрелившего в Швейцарии за несколько лет до того советского деятеля и дипломата Воровского. Судебное разбирательство этого дела продолжалось несколько дней и фактически явилось рассмотрением дела не столько самого Конради, сколько коммунистических злодеяний в России. Думаю поэтому, что ускорение в рассмотрении моего дела произошло в результате негласного соглашения польского и советского правительств. И Москве, и Варшаве расширение дела не было выгодно. Оба правительства желали скорейшего исчерпания этого "инцидента". Поэтому процесс оказался скомканным, продолжался всего один день и многие вопросы были вообще обойдены. Это относится и к официальному протоколу судебного заседания. В газетных отчетах о процессе можно найти значительно больше того, что имелось в записи судебного секретаря. Заканчивая эту часть моей записи, хочу прибавить, что названные в ней А.В.Павлюкевич и М.И.Яковлев погибли при трагических обстоятельствах. Яковлев, принимавший участие в обороне Варшавы от немцев в 1939г.,в качестве начальника штаба в кавалерийском подразделении ген. Булак-Балаховича, был арестован летом 1940г и отправлен в концентрационный лагерь Освенцим. Там, при невыясненных обстоятельствах он погиб в апреле 1941 г. Павлюкевич участвовал в движении сопротивления в Варшаве, был арестован немцами и расстрелян.
Незавидна оказалась и участь присутствовавшего при покушении на Войкова большевика Розенгольца. Он был одним из обвиняемых на московских процессах 1937 года и расстрелян.
Борис Коверда.