Игорь Манцов
Скорость
В 1991-м приехал в Москву из Тулы и поступил во ВГИК. В том году события разливались по Москве полноводной рекою.
То ли квази-, а то ли псевдопутч лишь одно из них. Была, например, ещё и ретроспектива французского кинорежиссёра Жан-Люка Годара. К ретроспективе выпустили полиграфически безупречный буклет (фактически книжицу), составленный киноведом Михаилом Ямпольским.
Итак, осень, Москва, я первокурсник киноведческого факультета. Читаю в интервью Годара невероятные, сумасшедшие вещи о его кинокритическом периоде. Что-то вроде «стремительно передвигаться по Парижу с одной эпохальной премьеры на другую; в перерывах между сеансами, в уютном лирическом кафе - строчить на коленке рецензию в ведущую столичную газету; через два часа, уже в другом кафе и под рюмку коньяка, и на другой коленке, - рецензию в «Кайе дю синема»…»
Завидовал, размечтался.
СМИ захлёбывались от восторга и предвкушений: «Страна стремительно меняется!», «Скоро все мы захлебнёмся от новых впечатлений и открытий!», «Полноводная река событий смоет омерзительную советскую скверну с улиц и площадей повзрослевшей Родины!»
Годару верил, этим не особенно.
Не казалось, что дискурс поменялся. Ведь ещё сравнительно недавно уши утюжила неприятная олимпийская песня Пахмутовой/Добронравова «…всё быстрей, мчится время всё быстрей, время стрессов и страстей – мчится всё быстрей…»
Эти, новые хозяева дискурса, – перехватили власть с инициативой, однако же, сохранили верность прежней риторике.
Одна тульская знакомая, преподаватель музыкальной школы, сказала на днях: «Столько лет прошло, столько было шума-гама, а в моей, например, жизни ничего практически с советского времени не поменялось».
Верю.
«Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…»
Но это у столичной богемы – вихри, вся прочая страна медленная. Кони стали, кони сдохли.
Только один раз по-настоящему почувствовал «ускорение». В 2004-м году главред «Русского журнала» Борис Кузьминский пригласил писать колонки про свежее кино. Я сидел в Туле, медленно загнивал. В «Искусство кино» и в «Новый мир» возил на электричке статьи, напечатанные на машинке.
Кузьминского машинопись не устраивала, и мне пришлось наспех набрать пробную колоночку в областной библиотеке, на тамошнем компьютере, оттуда же и отправил, не рассчитывая на скорое решение вопроса.
Не спеша добрёл по весенним тульским улицам домой. Минут, думаю, за двадцать. Лениво позвонил Борису, чтобы поинтересоваться: через сколько же дней прочтёт, через сколько недель потребуется правка, в каком осеннем месяце выйдет, если выйдет.
«Текст уже висит», - невозмутимо ответил Кузьминский, и я вынужденно поспешил обратно в библиотеку, чтобы удостовериться. Чтобы уверовать в невозможное.
Это был единственный в моей жизни опыт скорости.
Опыт Русской Скорости.
Всё прочее всегда осуществлялось медленно, трудно, почти бессмысленно. Ничего не поменялось. Социолог Александр Панарин написал про грядущее оголтелое торжество буржуазного патриотизма ещё в начале 90-х. Тогда над ним посмеялись абсолютно все столичные грамотные. Кроме поверившего трезвому Панарину меня.
На днях нашли национальную идею: Патриотизм с большой буквы. Но это не тот «патриотизм», не аутентичный, а всего-навсего приложение к молодой Буржуазности. Своего рода приданое.
Буржуазность выходит замуж. Вероятно, за Капитал. Совет да любовь.
Напиться/проблеваться.
Приданое – как раз Патриотизм. Я не приглашён, но и не пошёл бы.
Разве два десятка лет тому назад я не разыграл уже эту чёртову свадьбу в аналитическом отделе своего мозга? Разыграл. Была слабая наивная надежда на её быструю реализацию. Однако, Капитал долго сватался, а Молодая (Буржуазность) капризно ломалась: «Я за общечеловеческие западные ценности, за свободные отношения!»
Со временем Молодая заматерела и обломалась.
Медленная страна. И чем быстрее/честнее мозг, тем эта медленность травматичней.
На тульском телевидении бравурный репортаж. Редакция рассказывает о себе в выражениях «быстрые современные молодые».
Между тем, все без исключения материалы этого «современного телевидения» архаичны, отвратительны. Только репортажи о борьбе с ЖКХ хотя бы создают видимость смысла. Всё прочее - никому не нужное, бездушное, пошлое, много хуже даже и старорежимного советского.
Итак, в реале, где-то на дискотеках и на корпоративах, новые быстрые, да, шевелят и попами и ногами. Но свою базовую деятельность втайне, видимо, презирают.
«Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее». И тогда всё остановится навсегда. Суетою замаскируется.
Поневоле становишься буддистом. Мир неподвижен. Ты неподвижен. Мысли с чувствами приходят и уходят. Отслеживаешь, но даже и не притрагиваешься. Не твои. Бесполезные. Неподлинные.
Модный музыкальный стиль дабстеп придумали и внедрили полтора человека из отдалённого южного района Лондона. Без дабстепа в принципе можно жить, однако, миллионы людей справедливо без него не хотят, не представляют.
Дабстеп, может быть, сойдёт на нет, однако, столь же свободно родится, столь же весело внедрится и навечно останется что-нибудь более существенное.
Снова – иноземное.
Иноземцы быстрые. Я тоже родился и хотел жить быстрым. Писать рецензии на коленке в московских кафе. Две или три в день. С каждой новой рецензией хорошея. Но нет. Господствуют дискурсы, в которые невозможно ни поверить, ни вписаться. За которые не то чтобы стыдно. Но попросту непонятно, как это вообще может существовать в годы двухтысячные. Люди, которые орали в Перестройку и позже об Ускорении, оказались медленными королевскими лошадьми.
«Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее».
Остановятся, забронзовеют.
УжЕ.
Лучшая современная русская проза – тексты академика Фоменко и профессора Носовского. Россия была везде, от Америки и до Японских островов! Запад был под Россией, но со времён прозападных Романовых подло переписывает Историю, перевирая историческую правду.
Каноническая линейная История из учебников чушь, а времена перепутаны. У Фоменко и Носовского – не разгонишься.
И патриотизм, и медленность получают высшее оправдание. Читаю Фоменко и Носовского – примиряюсь со всем тутошним.
В середине 80-х в подвале тульского политеха существовала народная киностудия «САД». Помню, один матёрый кинолюбитель, напившись и раздухарившись, поносил Советскую власть, всячески намекая на то, что он осведомлён о присутствующих осведомителях, но нисколечко этих подлецов не боится.
«А сейчас Лещенко!» - орал он, наливая и устанавливая на магнитофон заветную бобину.
Делал гордую паузу: «Лещенко! Но не тот, не ваш, не ваш, а наш!!»
Падал.
В августе 91-го бегал на Центральную тульскую площадь записываться в добровольцы, рвался воевать с ГКЧП за новые светлые идеалы, за буржуазное. За модное и быстрое.
Идеалы победили. Лещенко, однако же, опять «тот».
Потому что не в политике же дело. Не в идеологии.
Скорости не хватает.
Скорость
В 1991-м приехал в Москву из Тулы и поступил во ВГИК. В том году события разливались по Москве полноводной рекою.
То ли квази-, а то ли псевдопутч лишь одно из них. Была, например, ещё и ретроспектива французского кинорежиссёра Жан-Люка Годара. К ретроспективе выпустили полиграфически безупречный буклет (фактически книжицу), составленный киноведом Михаилом Ямпольским.
Итак, осень, Москва, я первокурсник киноведческого факультета. Читаю в интервью Годара невероятные, сумасшедшие вещи о его кинокритическом периоде. Что-то вроде «стремительно передвигаться по Парижу с одной эпохальной премьеры на другую; в перерывах между сеансами, в уютном лирическом кафе - строчить на коленке рецензию в ведущую столичную газету; через два часа, уже в другом кафе и под рюмку коньяка, и на другой коленке, - рецензию в «Кайе дю синема»…»
Завидовал, размечтался.
СМИ захлёбывались от восторга и предвкушений: «Страна стремительно меняется!», «Скоро все мы захлебнёмся от новых впечатлений и открытий!», «Полноводная река событий смоет омерзительную советскую скверну с улиц и площадей повзрослевшей Родины!»
Годару верил, этим не особенно.
Не казалось, что дискурс поменялся. Ведь ещё сравнительно недавно уши утюжила неприятная олимпийская песня Пахмутовой/Добронравова «…всё быстрей, мчится время всё быстрей, время стрессов и страстей – мчится всё быстрей…»
Эти, новые хозяева дискурса, – перехватили власть с инициативой, однако же, сохранили верность прежней риторике.
Одна тульская знакомая, преподаватель музыкальной школы, сказала на днях: «Столько лет прошло, столько было шума-гама, а в моей, например, жизни ничего практически с советского времени не поменялось».
Верю.
«Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…»
Но это у столичной богемы – вихри, вся прочая страна медленная. Кони стали, кони сдохли.
Только один раз по-настоящему почувствовал «ускорение». В 2004-м году главред «Русского журнала» Борис Кузьминский пригласил писать колонки про свежее кино. Я сидел в Туле, медленно загнивал. В «Искусство кино» и в «Новый мир» возил на электричке статьи, напечатанные на машинке.
Кузьминского машинопись не устраивала, и мне пришлось наспех набрать пробную колоночку в областной библиотеке, на тамошнем компьютере, оттуда же и отправил, не рассчитывая на скорое решение вопроса.
Не спеша добрёл по весенним тульским улицам домой. Минут, думаю, за двадцать. Лениво позвонил Борису, чтобы поинтересоваться: через сколько же дней прочтёт, через сколько недель потребуется правка, в каком осеннем месяце выйдет, если выйдет.
«Текст уже висит», - невозмутимо ответил Кузьминский, и я вынужденно поспешил обратно в библиотеку, чтобы удостовериться. Чтобы уверовать в невозможное.
Это был единственный в моей жизни опыт скорости.
Опыт Русской Скорости.
Всё прочее всегда осуществлялось медленно, трудно, почти бессмысленно. Ничего не поменялось. Социолог Александр Панарин написал про грядущее оголтелое торжество буржуазного патриотизма ещё в начале 90-х. Тогда над ним посмеялись абсолютно все столичные грамотные. Кроме поверившего трезвому Панарину меня.
На днях нашли национальную идею: Патриотизм с большой буквы. Но это не тот «патриотизм», не аутентичный, а всего-навсего приложение к молодой Буржуазности. Своего рода приданое.
Буржуазность выходит замуж. Вероятно, за Капитал. Совет да любовь.
Напиться/проблеваться.
Приданое – как раз Патриотизм. Я не приглашён, но и не пошёл бы.
Разве два десятка лет тому назад я не разыграл уже эту чёртову свадьбу в аналитическом отделе своего мозга? Разыграл. Была слабая наивная надежда на её быструю реализацию. Однако, Капитал долго сватался, а Молодая (Буржуазность) капризно ломалась: «Я за общечеловеческие западные ценности, за свободные отношения!»
Со временем Молодая заматерела и обломалась.
Медленная страна. И чем быстрее/честнее мозг, тем эта медленность травматичней.
На тульском телевидении бравурный репортаж. Редакция рассказывает о себе в выражениях «быстрые современные молодые».
Между тем, все без исключения материалы этого «современного телевидения» архаичны, отвратительны. Только репортажи о борьбе с ЖКХ хотя бы создают видимость смысла. Всё прочее - никому не нужное, бездушное, пошлое, много хуже даже и старорежимного советского.
Итак, в реале, где-то на дискотеках и на корпоративах, новые быстрые, да, шевелят и попами и ногами. Но свою базовую деятельность втайне, видимо, презирают.
«Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее». И тогда всё остановится навсегда. Суетою замаскируется.
Поневоле становишься буддистом. Мир неподвижен. Ты неподвижен. Мысли с чувствами приходят и уходят. Отслеживаешь, но даже и не притрагиваешься. Не твои. Бесполезные. Неподлинные.
Модный музыкальный стиль дабстеп придумали и внедрили полтора человека из отдалённого южного района Лондона. Без дабстепа в принципе можно жить, однако, миллионы людей справедливо без него не хотят, не представляют.
Дабстеп, может быть, сойдёт на нет, однако, столь же свободно родится, столь же весело внедрится и навечно останется что-нибудь более существенное.
Снова – иноземное.
Иноземцы быстрые. Я тоже родился и хотел жить быстрым. Писать рецензии на коленке в московских кафе. Две или три в день. С каждой новой рецензией хорошея. Но нет. Господствуют дискурсы, в которые невозможно ни поверить, ни вписаться. За которые не то чтобы стыдно. Но попросту непонятно, как это вообще может существовать в годы двухтысячные. Люди, которые орали в Перестройку и позже об Ускорении, оказались медленными королевскими лошадьми.
«Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее».
Остановятся, забронзовеют.
УжЕ.
Лучшая современная русская проза – тексты академика Фоменко и профессора Носовского. Россия была везде, от Америки и до Японских островов! Запад был под Россией, но со времён прозападных Романовых подло переписывает Историю, перевирая историческую правду.
Каноническая линейная История из учебников чушь, а времена перепутаны. У Фоменко и Носовского – не разгонишься.
И патриотизм, и медленность получают высшее оправдание. Читаю Фоменко и Носовского – примиряюсь со всем тутошним.
В середине 80-х в подвале тульского политеха существовала народная киностудия «САД». Помню, один матёрый кинолюбитель, напившись и раздухарившись, поносил Советскую власть, всячески намекая на то, что он осведомлён о присутствующих осведомителях, но нисколечко этих подлецов не боится.
«А сейчас Лещенко!» - орал он, наливая и устанавливая на магнитофон заветную бобину.
Делал гордую паузу: «Лещенко! Но не тот, не ваш, не ваш, а наш!!»
Падал.
В августе 91-го бегал на Центральную тульскую площадь записываться в добровольцы, рвался воевать с ГКЧП за новые светлые идеалы, за буржуазное. За модное и быстрое.
Идеалы победили. Лещенко, однако же, опять «тот».
Потому что не в политике же дело. Не в идеологии.
Скорости не хватает.