Оригинал взят у
РИ.
В 20-21 веке можно смело заменить конец этой песни на "Отправим храброго русского!"
Хорошо пишет о технологических основах империи Найл Фергюсон в известной книге «Империя. Чем современный мир обязан Британии»:
«С конца XVIII века Англия держала лидерство в технике. Британские инженеры шли в авангарде Промышленной революции, поставившей на службу человеку силу пара и прочность железа, преобразовавшей мировую экономику и изменившей баланс сил в мире.
Ничто не иллюстрировало это лучше, чем вид, открывавшийся из Осборн-хауса через пролив Солент. Там, в Портсмуте, находилась главная морская база, тогда крупнейшая в мире. В ясную погоду королева и ее супруг, гулявшие в садах Осборн-хауса, могли наблюдать за кораблями. В 1860 году Виктория, например, могла различить вдалеке силуэт броненосного крейсера “Уорриор” — символа средне-викторианской эпохи. “Уорриор”, приводимый в движение паром, закованный в пятидюймовую броню, вооруженный казнозарядными пушками, стреляющими не ядрами, а снарядами, был самым мощным кораблем в мире — настолько мощным, что ни один иностранный корабль не мог померяться с ним силами.
И это был лишь один из примерно 240 военных кораблей, на которых служили сорок тысяч моряков. Безусловно, британский ВМФ был сильнейшим в мире. Благодаря непревзойденной производительности своих верфей Британия обладала примерно третью мирового торгового флота. Никогда прежде на планете не было державы, которая контролировала бы моря в той мере, в какой Британия в середине XIX века. У Виктории были веские причины чувствовать себя в Осборн-хаусе в безопасности.
Когда англичане пожелали пресечь работорговлю, они просто послали в Африку корабли. К 1840 году не менее 425 невольничьих судов были перехвачены у побережья Западной Африки и препровождены в Сьерра-Леоне, где почти все они были конфискованы. В этой международной полицейской операции участвовало тридцать военных кораблей. Когда англичане захотели, чтобы и бразильцы запретили работорговлю, они отправили в Бразилию канонерку (да, лорд Пальмерстон поступил так в 1848 году, и к сентябрю 1850 года работорговля в Бразилии оказалась под запретом).
Когда англичане пожелали, чтобы китайцы открыли свои порты для торговли (не в последнюю очередь для ввоза индийского опиума), они отправили в Китай флот. Причиной Опиумных войн 1840-1842 и 1856-1860 годов было, конечно, нечто большее, чем опиум. Газета “Иллюстрейтед Лондон ньюс” изображала войну 1840 года крестовым походом, несущим блага свободной торговли отсталой восточной деспотии. При этом в тексте Нанкинского договора, подписанием которого завершился конфликт, об опиуме прямо не говорилось.
Вторая Опиумная война (ее иногда называют «войной из-за “Арроу”» — корабля, задержание которого китайцами явилось поводом к войне) велась отчасти за то, чтобы поддержать британский престиж (по той же причине были блокированы порты Греции в 1850 году; тогда рожденный в Гибралтаре еврей заявил, что его, британского подданного, права были нарушены греческими властями). И все же трудно представить Опиумные войны, если бы не запрет китайскими властями ввоза опиума в 1821 году (эта торговля была критически важна для финансирования администрации в Индии). Единственная выгода от приобретения Гонконга в результате войны 1840 года состояла в том, что это обеспечило фирмам вроде “Джардин-Матесон” опорную базу для контрабанды опиума.
Поистине горькая насмешка над викторианскими ценностями: тот самый флот, который способствовал пресечению работорговли, использовали для расширения торговли наркотиками. (О, да! Тут дело в горькой насмешке Провидения, только в этом... РИ)
И войну против работорговли, и войны за опиум сделало возможными британское господство на море. Вначале, правда, Адмиралтейство было потрясено появлением паровых машин, которые, как предполагалось, нанесут “фатальный удар по военно-морскому превосходству империи”. Но вскоре стало очевидно, что новую технологию придется принять, просто чтобы не отстать от французов. (Французский броненосец “Глуар”, заложенный в 1858 году, был одной из главных причин постройки британского “Уорриора”.) Пар ничуть не ослабил империю, а, напротив, укрепил ее.
Во времена парусного флота для того, чтобы пересечь Атлантику, требовалось от четырех до шести недель. Пар сократил этот срок до двух недель в середине 30-х годов XIX века и всего десяти дней — в 80-х годах. С 50-х до 90-х годов время путешествия из Англии в Кейптаун сократилось с 42 до 19 дней. Пароходы становились не только быстрее, но и вместительнее: за тот же период средняя валовая вместимость флота удвоилась.] Однако это не был единственный способ, благодаря которому империя стала прочнее. Королеву Викторию в начале ее царствования (точнее — до Сипайского восстания) сравнительно мало интересовало происходящее за пределами Европы.
Восстание в Индии побудило ее к исполнению своих имперских обязанностей, и с течением времени государственные дела все сильнее стали занимать ее. В декабре 1879 года она сделала запись в дневнике о “долгом разговоре после чая с лордом Биконсфильдом об Индии, Афганистане и о необходимости для нас стать хозяевами этой страны и необходимости ее удержать…”
В июле 1880 года она “настоятельно призвала правительство сделать все, что в его силах, для сохранения безопасности и защиты чести империи”. В 1884 году она сказала лорду Дерби, что “защита бедных туземцев и распространение цивилизации” являются, на ее взгляд, “миссией Великобритании”. В 1898 году Виктория провозгласила: “Очень важно, я полагаю, чтобы в мире не сложилось впечатления, будто мы не позволим никому, кроме нас, владеть чем-либо”.
В одном из дальних уголков Осборн-хауса можно найти ответ на вопрос, почему королева с течением времени чувствовала себя все теснее связанной с империей: там находился телеграфный офис (в 1902 году, когда дворец передали общественности, его не сочли достойным сохранения). В 70-х годах XIX века сообщения из Индии доходили за несколько часов, и королева внимательно их читала.
За время правления Виктории мир сжался, и произошло это в значительной степени благодаря британской технике.
Правда, Адмиралтейство пыталось игнорировать телеграф. Его изобретателю Фрэнсису Рональдсу, в 1816 году предложившему флоту свои разработки, отказали. Не военные, а частный сектор озаботился развитием информационной супермагистрали XIX века, первоначально привязанной к железнодорожной инфраструктуре.
К концу 40-х годов стало ясно, что телеграф произведет переворот в коммуникациях, а к 50-м годам телеграфная сеть в Индии оказалась достаточно развитой для того, чтобы сыграть важную роль в подавлении восстания. Однако решающую роль для империи сыграло конструирование прочных подводных телеграфных кабелей.
Примечательно, что именно имперский продукт (подобная каучуку малайская гуттаперча) решил эту проблему, позволив в 1851 году проложить первый кабель по дну Ламанша, а пятнадцать лет спустя — по дну Атлантического океана. Двадцать седьмого июля 1866 года корабль “Грейт-Истерн”, построенный Изамбаркингдомом Брюнелем, дотянул кабель Англо-американской телеграфной компании до Америки.
Это, несомненно, ознаменовало наступление новой эпохи.
Маршрут трансатлантической линии (Ирландия — Ньюфаундленд) ясно давал понять, какая держава будет господствовать в эпоху телеграфа. А то, что правительство Индии несколькими годами ранее провело телеграфную линию в Европу, показало, что эта держава, даже учитывая ее приверженность принципу laissez-faire, держит руку на пульсе. К 1880 году 97568 миль подводного кабеля связывало Британию с Индией, Канадой, Африкой и Австралией. Теперь сообщение, переданное из Бомбея в Лондон (четыре шиллинга за слово), доставлялось адресату на следующий день.
По словам Чарльза Брайта, одного из апостолов новой технологии, телеграф стал “мировой электрической нервной системой”.
Телеграф и пароходное сообщение были двумя из трех металлических сетей, которые опутали мир, одновременно облегчив контроль над ним. Третьей стала железная дорога, и здесь британцы молчаливо допустили ограничение свободного рынка. Железнодорожная сеть в Англии была построена после 1826 года с минимальным участием государства. Но железные дороги империи, хотя они и были проведены частными компаниями, зависели от щедрых правительственных субсидий, гарантировавших выплату дивидендов.
В 1853 году была открыта первая в Индии линия Бомбей — Тхана (21 миля). Менее чем за пять лет было проложено более 24 тысяч миль путей. В течение жизни одного поколения поезд изменил экономику и общество Индии. Миллионы людей за семь анн — стандартная плата за проезд в третьем классе — смогли позволить себе путешествие на поезде, “сближающем друзей и соединяющем встревоженных”.
Некоторые современники предсказывали, что в результате произойдет культурная революция, поскольку “тридцать миль в час — это фатальная скорость для медлительных языческих божеств”. Конечно, индийское железнодорожное сообщение образовало огромный рынок для английских изготовителей локомотивов, так как большинство из десятков тысяч паровозов, эксплуатировавшихся в Индии, было построено в Британии.
Эта сеть с самого начала имела как экономическое, так и военное значение: отнюдь не благодаря щедрости британских акционеров новый вокзал Лакнау стал напоминать грандиозную готическую крепость.
Как выразился известный обозреватель, викторианская революция в глобальных коммуникациях привела к “уничтожению расстояний”. В то же время она сделала возможным уничтожение на расстоянии. К тому же главный источник военной мощи Британии теперь находился в другом полушарии.
Регулярная английская армия долгое время была немногочисленной. Страну защищали моряки. Более трети огромного имперского флота базировалось на Британских островах и в Средиземноморье. Большую же часть сухопутных сил британцы держали в Индии. В этом отношении Сипайское восстание изменило немногое.
Правда, после 1857 года количество туземных солдат было сокращено, а британских — примерно на треть увеличено. Однако, в 1863 году королевская комиссия подсчитала, что в 1800-1856 годах смертность среди военнослужащих в Индии составляла шестьдесят девять человек на тысячу. Аналогичный показатель для гражданских лиц в Англии, принадлежавших к той же возрастной группе, составлял приблизительно десять человек на тысячу. Кроме того, английские солдаты в Индии гораздо чаще заболевали.
С истинно викторианской основательностью комиссия подсчитала: из семидесяти тысяч солдат, составляющих британский контингент в Индии, ежегодно будут умирать 4830, а на больничных койках окажутся 5880. Поскольку вербовка солдата и его расквартирование в Индии обходились в сто фунтов стерлингов, Британия тратила на военных более миллиона в год.
Учитывая, что размещение такого же контингента в Европе обошлось бы приблизительно в двести тысяч фунтов стерлингов, оставшиеся восемьсот тысяч следует рассматривать как надбавку за службу в тропиках.
Это был намек на то, что нельзя больше посылать британских солдат в Индию, чтобы они там болели и умирали. И если было необходимо сохранить боеспособность Индийской армии, следовало продолжать набор сипаев.
В результате к 1881 году в рядах Индийской армии служили 69647 англичан и 125 тысяч индийцев (сравните с английскими и ирландскими войсками в Британии — 65809 и 25353 человек соответственно).
Таким образом, Индийская армия составляла 62% имперских сил. По ядовитому замечанию лорда Солсбери, Индия была “английской казармой в восточных морях, из которой мы можем бесплатно взять сколько угодно войска” (что Солсбери и другие премьер-министры регулярно и делали).
За полвека (до 1914 года) индийские войска приняли участие более чем в дюжине кампаний от Китая до Уганды. В 1878 году политик-либерал У. Э. Форстер сетовал на то, что правительство полагается “не на патриотизм и силу духа нашего народа”, а на “гуркхов, сикхов и мусульман, воюющих вместо нас”. В мюзик-холлах пели:
Мы не хотим воевать,
Но если, черт возьми, прижмет,
Мы сами не пойдем на фронт,
Отправим кроткого индуса».
«С конца XVIII века Англия держала лидерство в технике. Британские инженеры шли в авангарде Промышленной революции, поставившей на службу человеку силу пара и прочность железа, преобразовавшей мировую экономику и изменившей баланс сил в мире.
Ничто не иллюстрировало это лучше, чем вид, открывавшийся из Осборн-хауса через пролив Солент. Там, в Портсмуте, находилась главная морская база, тогда крупнейшая в мире. В ясную погоду королева и ее супруг, гулявшие в садах Осборн-хауса, могли наблюдать за кораблями. В 1860 году Виктория, например, могла различить вдалеке силуэт броненосного крейсера “Уорриор” — символа средне-викторианской эпохи. “Уорриор”, приводимый в движение паром, закованный в пятидюймовую броню, вооруженный казнозарядными пушками, стреляющими не ядрами, а снарядами, был самым мощным кораблем в мире — настолько мощным, что ни один иностранный корабль не мог померяться с ним силами.
И это был лишь один из примерно 240 военных кораблей, на которых служили сорок тысяч моряков. Безусловно, британский ВМФ был сильнейшим в мире. Благодаря непревзойденной производительности своих верфей Британия обладала примерно третью мирового торгового флота. Никогда прежде на планете не было державы, которая контролировала бы моря в той мере, в какой Британия в середине XIX века. У Виктории были веские причины чувствовать себя в Осборн-хаусе в безопасности.
Когда англичане пожелали пресечь работорговлю, они просто послали в Африку корабли. К 1840 году не менее 425 невольничьих судов были перехвачены у побережья Западной Африки и препровождены в Сьерра-Леоне, где почти все они были конфискованы. В этой международной полицейской операции участвовало тридцать военных кораблей. Когда англичане захотели, чтобы и бразильцы запретили работорговлю, они отправили в Бразилию канонерку (да, лорд Пальмерстон поступил так в 1848 году, и к сентябрю 1850 года работорговля в Бразилии оказалась под запретом).
Когда англичане пожелали, чтобы китайцы открыли свои порты для торговли (не в последнюю очередь для ввоза индийского опиума), они отправили в Китай флот. Причиной Опиумных войн 1840-1842 и 1856-1860 годов было, конечно, нечто большее, чем опиум. Газета “Иллюстрейтед Лондон ньюс” изображала войну 1840 года крестовым походом, несущим блага свободной торговли отсталой восточной деспотии. При этом в тексте Нанкинского договора, подписанием которого завершился конфликт, об опиуме прямо не говорилось.
Вторая Опиумная война (ее иногда называют «войной из-за “Арроу”» — корабля, задержание которого китайцами явилось поводом к войне) велась отчасти за то, чтобы поддержать британский престиж (по той же причине были блокированы порты Греции в 1850 году; тогда рожденный в Гибралтаре еврей заявил, что его, британского подданного, права были нарушены греческими властями). И все же трудно представить Опиумные войны, если бы не запрет китайскими властями ввоза опиума в 1821 году (эта торговля была критически важна для финансирования администрации в Индии). Единственная выгода от приобретения Гонконга в результате войны 1840 года состояла в том, что это обеспечило фирмам вроде “Джардин-Матесон” опорную базу для контрабанды опиума.
Поистине горькая насмешка над викторианскими ценностями: тот самый флот, который способствовал пресечению работорговли, использовали для расширения торговли наркотиками. (О, да! Тут дело в горькой насмешке Провидения, только в этом... РИ)
И войну против работорговли, и войны за опиум сделало возможными британское господство на море. Вначале, правда, Адмиралтейство было потрясено появлением паровых машин, которые, как предполагалось, нанесут “фатальный удар по военно-морскому превосходству империи”. Но вскоре стало очевидно, что новую технологию придется принять, просто чтобы не отстать от французов. (Французский броненосец “Глуар”, заложенный в 1858 году, был одной из главных причин постройки британского “Уорриора”.) Пар ничуть не ослабил империю, а, напротив, укрепил ее.
Во времена парусного флота для того, чтобы пересечь Атлантику, требовалось от четырех до шести недель. Пар сократил этот срок до двух недель в середине 30-х годов XIX века и всего десяти дней — в 80-х годах. С 50-х до 90-х годов время путешествия из Англии в Кейптаун сократилось с 42 до 19 дней. Пароходы становились не только быстрее, но и вместительнее: за тот же период средняя валовая вместимость флота удвоилась.] Однако это не был единственный способ, благодаря которому империя стала прочнее. Королеву Викторию в начале ее царствования (точнее — до Сипайского восстания) сравнительно мало интересовало происходящее за пределами Европы.
Восстание в Индии побудило ее к исполнению своих имперских обязанностей, и с течением времени государственные дела все сильнее стали занимать ее. В декабре 1879 года она сделала запись в дневнике о “долгом разговоре после чая с лордом Биконсфильдом об Индии, Афганистане и о необходимости для нас стать хозяевами этой страны и необходимости ее удержать…”
В июле 1880 года она “настоятельно призвала правительство сделать все, что в его силах, для сохранения безопасности и защиты чести империи”. В 1884 году она сказала лорду Дерби, что “защита бедных туземцев и распространение цивилизации” являются, на ее взгляд, “миссией Великобритании”. В 1898 году Виктория провозгласила: “Очень важно, я полагаю, чтобы в мире не сложилось впечатления, будто мы не позволим никому, кроме нас, владеть чем-либо”.
В одном из дальних уголков Осборн-хауса можно найти ответ на вопрос, почему королева с течением времени чувствовала себя все теснее связанной с империей: там находился телеграфный офис (в 1902 году, когда дворец передали общественности, его не сочли достойным сохранения). В 70-х годах XIX века сообщения из Индии доходили за несколько часов, и королева внимательно их читала.
За время правления Виктории мир сжался, и произошло это в значительной степени благодаря британской технике.
Правда, Адмиралтейство пыталось игнорировать телеграф. Его изобретателю Фрэнсису Рональдсу, в 1816 году предложившему флоту свои разработки, отказали. Не военные, а частный сектор озаботился развитием информационной супермагистрали XIX века, первоначально привязанной к железнодорожной инфраструктуре.
К концу 40-х годов стало ясно, что телеграф произведет переворот в коммуникациях, а к 50-м годам телеграфная сеть в Индии оказалась достаточно развитой для того, чтобы сыграть важную роль в подавлении восстания. Однако решающую роль для империи сыграло конструирование прочных подводных телеграфных кабелей.
Примечательно, что именно имперский продукт (подобная каучуку малайская гуттаперча) решил эту проблему, позволив в 1851 году проложить первый кабель по дну Ламанша, а пятнадцать лет спустя — по дну Атлантического океана. Двадцать седьмого июля 1866 года корабль “Грейт-Истерн”, построенный Изамбаркингдомом Брюнелем, дотянул кабель Англо-американской телеграфной компании до Америки.
Это, несомненно, ознаменовало наступление новой эпохи.
Маршрут трансатлантической линии (Ирландия — Ньюфаундленд) ясно давал понять, какая держава будет господствовать в эпоху телеграфа. А то, что правительство Индии несколькими годами ранее провело телеграфную линию в Европу, показало, что эта держава, даже учитывая ее приверженность принципу laissez-faire, держит руку на пульсе. К 1880 году 97568 миль подводного кабеля связывало Британию с Индией, Канадой, Африкой и Австралией. Теперь сообщение, переданное из Бомбея в Лондон (четыре шиллинга за слово), доставлялось адресату на следующий день.
По словам Чарльза Брайта, одного из апостолов новой технологии, телеграф стал “мировой электрической нервной системой”.
Телеграф и пароходное сообщение были двумя из трех металлических сетей, которые опутали мир, одновременно облегчив контроль над ним. Третьей стала железная дорога, и здесь британцы молчаливо допустили ограничение свободного рынка. Железнодорожная сеть в Англии была построена после 1826 года с минимальным участием государства. Но железные дороги империи, хотя они и были проведены частными компаниями, зависели от щедрых правительственных субсидий, гарантировавших выплату дивидендов.
В 1853 году была открыта первая в Индии линия Бомбей — Тхана (21 миля). Менее чем за пять лет было проложено более 24 тысяч миль путей. В течение жизни одного поколения поезд изменил экономику и общество Индии. Миллионы людей за семь анн — стандартная плата за проезд в третьем классе — смогли позволить себе путешествие на поезде, “сближающем друзей и соединяющем встревоженных”.
Некоторые современники предсказывали, что в результате произойдет культурная революция, поскольку “тридцать миль в час — это фатальная скорость для медлительных языческих божеств”. Конечно, индийское железнодорожное сообщение образовало огромный рынок для английских изготовителей локомотивов, так как большинство из десятков тысяч паровозов, эксплуатировавшихся в Индии, было построено в Британии.
Эта сеть с самого начала имела как экономическое, так и военное значение: отнюдь не благодаря щедрости британских акционеров новый вокзал Лакнау стал напоминать грандиозную готическую крепость.
Как выразился известный обозреватель, викторианская революция в глобальных коммуникациях привела к “уничтожению расстояний”. В то же время она сделала возможным уничтожение на расстоянии. К тому же главный источник военной мощи Британии теперь находился в другом полушарии.
Регулярная английская армия долгое время была немногочисленной. Страну защищали моряки. Более трети огромного имперского флота базировалось на Британских островах и в Средиземноморье. Большую же часть сухопутных сил британцы держали в Индии. В этом отношении Сипайское восстание изменило немногое.
Правда, после 1857 года количество туземных солдат было сокращено, а британских — примерно на треть увеличено. Однако, в 1863 году королевская комиссия подсчитала, что в 1800-1856 годах смертность среди военнослужащих в Индии составляла шестьдесят девять человек на тысячу. Аналогичный показатель для гражданских лиц в Англии, принадлежавших к той же возрастной группе, составлял приблизительно десять человек на тысячу. Кроме того, английские солдаты в Индии гораздо чаще заболевали.
С истинно викторианской основательностью комиссия подсчитала: из семидесяти тысяч солдат, составляющих британский контингент в Индии, ежегодно будут умирать 4830, а на больничных койках окажутся 5880. Поскольку вербовка солдата и его расквартирование в Индии обходились в сто фунтов стерлингов, Британия тратила на военных более миллиона в год.
Учитывая, что размещение такого же контингента в Европе обошлось бы приблизительно в двести тысяч фунтов стерлингов, оставшиеся восемьсот тысяч следует рассматривать как надбавку за службу в тропиках.
Это был намек на то, что нельзя больше посылать британских солдат в Индию, чтобы они там болели и умирали. И если было необходимо сохранить боеспособность Индийской армии, следовало продолжать набор сипаев.
В результате к 1881 году в рядах Индийской армии служили 69647 англичан и 125 тысяч индийцев (сравните с английскими и ирландскими войсками в Британии — 65809 и 25353 человек соответственно).
Таким образом, Индийская армия составляла 62% имперских сил. По ядовитому замечанию лорда Солсбери, Индия была “английской казармой в восточных морях, из которой мы можем бесплатно взять сколько угодно войска” (что Солсбери и другие премьер-министры регулярно и делали).
За полвека (до 1914 года) индийские войска приняли участие более чем в дюжине кампаний от Китая до Уганды. В 1878 году политик-либерал У. Э. Форстер сетовал на то, что правительство полагается “не на патриотизм и силу духа нашего народа”, а на “гуркхов, сикхов и мусульман, воюющих вместо нас”. В мюзик-холлах пели:
Мы не хотим воевать,
Но если, черт возьми, прижмет,
Мы сами не пойдем на фронт,
Отправим кроткого индуса».
РИ.
В 20-21 веке можно смело заменить конец этой песни на "Отправим храброго русского!"