Александр Кузьменков
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ СЕМЕРКА
Лет десять назад Виктор Ерофеев констатировал: «У нас есть писатели, но нет литературы». Изящная словесность ушедшего года наилучшим образом иллюстрирует этот тезис. Бесполезно отыскивать в бумажном месиве лучшие книги – их попросту нет. Зато литературный брак в избытке, милости прошу причаститься.
Рейтинги и хит-парады обычно состоят из десяти позиций. Нарушим традицию: для полноты картины хватит и семи.
1. М. Тарковский «Тойота-Креста» (М., «Эксмо»).
Если в салоне «Кресты» оказались московская гламурная киношница и сибирский таксист, то остальное – не бином Ньютона. Гарантирована лютая конфронтация: Инь против Ян, столица против провинции, глянец против почвы и т.д.
Все бы ладно, да эту сюжетную схему 30 лет назад отработал Эфраим Севела: американская анархистка и русский диссидент добирались из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк и лаялись по любому поводу, используя редкие перемирия для совокуплений. Только «Тойота» у них была другой марки – «Королла». Книжка, между прочим, так и называлась: «Тойота-Королла». Ничего не напоминает, а?
С той лишь разницей, что за окнами «Кресты» – не кукурузные поля Оклахомщины, а родные сибирские просторы. А Сибирь у Тарковского – это та-акая Сибир-рь! Лоб здесь крестят во всех местах, включая отхожее. У случайного знакомого, юного (?!) майора первым делом интересуются, есть ли в части батюшка. Пьют самогон на шадажьих ушках и майгушачьих магунах. Закусывают сохачьей колбасой с чесноком. Изъясняются под стать мультяшным князьям: «Слабовастый ты ишшо духом и греховастый». Ну, вы понимаете: Blut und Boden – Палех, помноженный на Хохлому.
Цитата: «Чуешь, как мироустройство сквозь века огромной и гудкой листвяжной балкой отдалось в нутро, расщепившись, провернулось там ржавыми трехрожками, мотануло навильник сокровеннейших жил твоих?»
2. А. Козлова «F20» (М., «Рипол-Классик»).
За десять лет своего существования новый реализм порядком износился: ночь-улица-маньяк-калека, калека-улица-маньяк. И ничего кроме. Но свальный грех, блевота и гов...ще для шокинга уже не годятся.
Кого этим проймешь? – рвотный рефлекс у читателя притупился от хронического злоупотребления. Оттого «лидеру ультрашоковой литературы» поневоле пришлось осваивать новые территории.
Чтоб вы знали, по коду Международной классификации болезней, F20 – это параноидная шизофрения. Действие романа развивается в надрывно-психиатрическом сеттинге. Бабушка девочки Юли питается диазепамом и донормилом. У мамы – что-то вроде биполярного расстройства: беспросветная депрессуха сменяется безбашенной нимфоманией и наоборот.
Папа близок к алкоголизму. Мамин сожитель измучен манией преследования. У младшей сестры – параноидная форма шизофрении с нарастающим расстройством личности.
У самой Юли – букет всевозможных расстройств: от булимии до аутоагрессии и онейроида. Козловские персонажи под Сербским повиты, под Кащенко взлелеяны и аминазином вскормлены, – а также всеми психотропными, чьи названия нашлись в двухтомном справочнике Машковского «Лекарственные средства». Короче, привет от бравого солдата Швейка: отец – алкоголик, мать – проститутка, бабушка отравилась фосфорными спичками, а дедушка облился керосином и сгорел… Кстати, у Гашека дело кончилось скверно: военврач, выслушав душераздирающую исповедь, отправил симулянта на гауптвахту, – но это так, к слову…
Цитата: «Как только случалось что-то плохое и я ощущала в голове опасное бурление, я шла в ванную и резала ступни. На них образовались шрамы из слов. Сначала я писала только короткие слова: Lust, Tier, Tod, потом пришло время слов подлиннее – Wahnsinn, Unschuld. Временами мне было трудно ходить, иногда я срезала старые шрамы, чтобы снова резать по живому».
3. Захар Прилепин «Семь жизней» (М., АСТ).
Прочитав первый десяток страниц, я понял, что сборник рассказов отредактирован на совесть; прочитав остальные 240, я не добавил к этому пониманию ничего. А редактура нынче и впрямь не дурна.
Благодаря стахановскому усердию Елены Шубиной, изобретатель блинов с изразцами и первооткрыватель извивающихся гнид выглядит вполне грамотным литератором.
Лучше всего Прилепину удается кроить тексты по чужим лекалам: скажем, по лимоновским и горьковским (как в «Саньке») или по довлатовским (как в «Обители»). Но при необходимости самостоятельного высказывания обычно случается термоядерный конфуз (как с «Черной обезьяной»). В романах это менее заметно: должно быть, объем скрадывает.
Но рассказ с его предельной концентрацией смысла и действия не терпит суесловия и бесхребетности. Малая прилепинская проза всегда была в высшей степени аморфна, «Семь жизней» – не исключение. Единственная четко прописанная тема сборника – мужские подвиги самого автора. Про себя, любимого он говорит охотно и с видимым удовольствием: Zakhar Prilepin Superstar – выше только звезды, круче только яйца!
Цитата: «У школы стоял бугай из параллельного класса – выше меня на голову, девятилетнее животное. Снял с меня шапку и бросил далеко. Я полез за его шапкой, отомстить, но он легко оттолкнул меня. Силы были не равны… Того, из школы, который снял и выбросил мою заячью шапку, я встретил на улице пятнадцать лет спустя, он стал еще выше, на три головы больше меня – пришлось подпрыгнуть. Он стоял ошарашенный, глаз его начал затекать мгновенно, как будто на него пролили гуашь».
4. Е. Водолазкин «Авиатор» (М., «АСТ»).
Курт Воннегут настойчиво рекомендовал филологам воздерживаться от прозы, поскольку словесность не должна кусать свой собственный хвост. Доктор филологических наук Водолазкин пренебрег добрым советом. В результате на свет Божий явилось повествование, сшитое из издранных цитат. Спойлер для тех, кто не в курсе: художника Иннокентия Платонова в порядке эксперимента заморозили в СЛОНе, а 70 лет спустя разморозили. Тема радует новизной: Гиршгорн, Келлер и Липатов исполнили первую отечественную хронооперу аж в 1927 году, а с тех пор попаданцам нет ни меры, ни числа.
Все остальное тоже вторично до оскомины: Название – аллюзия на Блока, соловецкие флэшбеки взяты напрокат у Киселева-Громова и Ширяева, замороженный герой родом то ли из Маяковского, то ли из Леонова… Когда запас издранных цитат кончается, неприкаянный протагонист начинает умирать, и занимается этим добрую половину книги – подробности у Киза, в «Цветах для Элджернона». Текст, похож на фольклорную горницу без окон, без дверей: двигаться там фатально некуда, кроме как от аллюзии к аллюзии.
Цитата: «Если бы я был президентом, заставил бы население РФ вечерами играть в лото. Из всего, что сейчас могли бы предпринять власти, это мне кажется лучшим».
5. С. Кузнецов «Калейдоскоп: расходные материалы» (М., «АСТ»).
Еще один пастиш, на сей раз глобальный – 864 страницы, 878 граммов. И в конце – список использованной литературы: пять с половиной страниц и шестьдесят наименований (честный парень, не чета Водолазкину).
Все вокруг колхозное, все вокруг мое…
Прогнозы фантастов редко сбываются. Но гениальная выдумка Станислава Лема – литературный конструктор «Сделай книгу сам» – реализована здесь полностью. Кузнецов затащил в соавторы всех, по алфавиту, – от Аксенова и Борхеса до Уэллса и Шойинки. «Калейдоскоп» состоит из трех десятков новелл, претендующих на масштабную панораму ХХ века. Будь роман человеком, он подлежал бы срочной госпитализации с диагнозом «тяжелая мерцательная аритмия»: Лондон-Париж-Рим-Шанхай-Москва, 1996-1930-1942-1985, Ремарк-Уэллс-Конрад-Миллер-Газданов. Части можно менять местами, можно вообще изымать без особого ущерба для целого, поскольку оно отсутствует: набор цитат таковым и остается. Авторского в тексте немного – порнушка. Основной инстинкт царит во все времена и на всех широтах. «Калейдоскоп», считает Г. Юзефович, – «тот редкий случай, когда книга пробуждает не столько эмоции, сколько мысль». Что правда, то правда: по поводу кузнецовского опуса возникает немало мыслей. Преимущественно минорных.
Цитата: «У Господа нашего не так много материалов, чтобы каждый раз начинать заново. Он-то работает, как хороший мастер, по готовым лекалам… Мы обречены разыгрывать один и тот же спектакль, бесконечно представлять одни и те же античные мифы – об инцесте, убийстве и жертвоприношении».
6. А. Акцынов «Бретер» (М., «Центрполиграф»).
Архискверное подражание архискверному Лимонову, «Анатомия героя», издание второе, исправленное и дополненное. Точнее, патанатомия: очередной гимназист с острым отравлением цитрусовыми.
Протагонист в один прекрасный день решил стать сверхчеловеком. Для этого он: а) придумал себе вычурную погремуху; б) записался в нацболы; в) проконсультировался у психолога Шлахтера (персонаж вполне реальный и одиозный – многочисленные подробности в Рунете).
Шлахтер выдал Бретеру ценные рекомендации – повторять по 50 раз в день: «Я сильный! Я верю в себя! Я всегда побеждаю!» Классный аутотренинг, спору нет, но в итоге самодельному Бэтмену пришлось уносить ноги от разъяренных хачей… Текст склеен из плесневелых новостных лент, наждачного секса и домотканой эзотерики.
Череда однообразных девок и еще более однообразных митингов приедается примерно в середине книжки. Язык спотыклив, как ответ второгодника на переэкзаменовке: «в улыбке просматривается пара больше обычного размера клыков» и проч. Вывод неутешительный: можно сутками твердить победные мантры, но ума и таланта это не добавит. Проверено Акцыновым.
Цитата: «Однажды он твердо решил стать плохим. Хорошие мальчики получают только кости и объедки со стола, а плохие – власть, славу и удовольствия. Из первых выходит генетический мусор, из последних – великие герои».
7. А. Снегирев «Я намерен хорошо провести этот вечер» (М., «Эксмо»).
Букероносца Снегирева нынче насаждают силком, как табак при Петре I. Если звездный мальчик не пишет ничего нового, в ход идет хорошо забытое старое.
Потому новый сборник рассказов процентов на 70 смонтирован из опусов десятилетней давности. Книжка вышла в серии «Проза о любви и боли» – заклинаю, не верьте: нет там ни боли, ни любви. Охотнее всего А.С. пишет «о городских бездельниках».
Тридцатилетний недоросль под разными именами кочует из текста в текст, чтобы активно околачивать груши: мастурбировать в солярии, делать обрезание ради получасовой эрекции, до одури пить кофе на избирательном участке, мочиться с друганом посреди улицы, соревнуясь, у кого струя длиннее. Других занятий нет и не предвидится.
В итоге возникает нудный, как старая бормашина, нарратив, похожий то ли на фильмы братьев Люмьер, то ли на фольклор Крайнего Севера. Любой рассказ выглядит неправильной дробью с количеством слов в числителе и количеством фактуры в знаменателе. О чем это, а главное, зачем? – одному Господу ведомо.
Цитата: «К обеду мы порядком напились. Захотелось отлить. Нырнув в первую попавшуюся арку, мы оказались в тихом, безмятежном дворике. Встав возле мусорных баков, мы расстегнулись. “Удивительно, – подумал я, – как мало надо двадцатилетнему парню для счастья – отлить в хорошей компании”. Я посмотрел на Витьку глазами, полными крепкой мужской дружбы. Он ответил мне тем же, и мы принялись соревноваться, у кого длиннее струя. Каждый попеременно лидировал, и никто не хотел уступать. Силы были почти равны, но в какой-то момент мне удалось вырвать инициативу».
NB: порядковые номера в этом реестре ничего не значат, поскольку все перечисленные опусы в равной степени тошнотворны.