ВОИНСТВЕННАЯ СТРАСТЬ

Александр Кузьменков

ВОИНСТВЕННАЯ СТРАСТЬ

Первый канал закончил показывать «Таинственную страсть». Что, чуваки, кинем брэк по Броду шестидесятых?

ВОИНСТВЕННАЯ СТРАСТЬ

До финальных титров было еще как до Пекина, а на сериал уже сыпались упреки в антиисторизме, слабости сценарной основы и никакой актерской игре. Справедливо, да. Однако я поставил Владу Фурману +100500. Несмотря на все огрехи, ему удалось главное: портрет без хрестоматийного глянца – перманентные посиделки в ЦДЛ, безопасная кухонная фронда и добросовестный ребяческий разврат. Чем, собственно, шестидесятничество и исчерпывается. Думаю, для полноты картины Фурману не хватило сущего пустяка, двух эпизодов – пролога и эпилога. Итак, пролог. Вариант первый: январь 1953-го. Молодой и кудрявый Кукуш Октава трепетно нежит в руках свежий номер калужской «Звезды». На первой полосе – стихи начинающего автора: «Высшее счастье – / быть коммунистами, / такими, как Ленин, / такими, как Сталин».

Вариант второй: декабрь 1962-го. Ваксон, только что из Японии, бодро выстукивает на машинке статью для журнала «Известия ЦК КПСС»: «В Японии вызывает изумление и восхищение уровень духовной жизни нашего народа… Это как раз победа нашей идеологии!» 

Ваксон, только что из Японии, бодро выстукивает на машинке статью для журнала Известия ЦК КПСС

И эпилог, уже без вариантов: октябрь 1993-го. Изрядно обтрепавшийся Октава с обрюзгшим Робертом Эром и оплывшей Нэллой Аххо выхватывают друг у друга ручку, чтобы подписать адресованное Ельцину «Письмо 42-х»: «Мы “жалостливо” умоляли после августовского путча не “мстить”, не “наказывать”… Нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми… Красно-коричневые оборотни, наглея от безнаказанности, оклеивали на глазах милиции стены своими ядовитыми листками, грязно оскорбляя народ, государство, его законных руководителей... Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать?» Из прекрасного далека к друзьям присоединяется Ваксон: «Этих сволочей надо было стрелять. Если бы я был в Москве, то тоже подписал бы это письмо в “Известиях”».

Советский писатель был на редкость разносторонней личностью: и жнец, и швец, и всех армий боец. Таковым и остался. Вот уж воистину: «К предательству таинственная страсть»… Впрочем, у бравых шестидесантников она начисто лишена какой-либо тайны. Ибо в основе ее лежит иное влеченье, род недуга – воинственная страсть к high life. К тиражам с пятью нулями и гонорарам с четырьмя (дебютных «Коллег» Ваксону хватило на кооперативную квартиру). К халявским вояжам в проклятое Буржуинство (к 1963-му Тушинский в одном лишь Париже побывал 12 раз). К валютным деликатесам из «Березки». К сговорчивым лоллобриджидам из «Коктейль-холла» на Пешков-стрит. К шмоткам «made in» – те были не шмотками, но знаком кастовой принадлежности:

К халявским вояжам в проклятое Буржуинство

«Ваксон тоже получил некоторые аплодисменты, однако заработаны они были явно не выступлением, а просто тем, что в Японию исхитрился съездить и купил там твидовый пиджак, в котором и стоял» («Таинственная страсть»).

Сталинский аскетизм прочно ассоциировался с тиранией. Потребление, легализованное Хрущевым, стало синонимом свободы. Шестидесантники прокладывали в царство свободы дорогу. Грудью и себе.

Свобода, учил Гегель, есть осознанная необходимость. У свободы потреблять была своя цена – необходимость изгибаться вместе с генеральной линией, в какой бы маразм она ни завела. Ян Тушинский времен кукурузного бума: «Весь мир – кукурузный початок, / Похрустывающий на зубах!» («Яблоко», 1960). Антон Андреотис времен трезвой кампании: «Набирает правда силу, / И надеждами полна / Протрезвевшая Россия, / Ясноглазая страна» (журнал «Трезвость и культура», 1985).

Хотя их искусство жить этим не исчерпывается. Шестидесятники попросту немыслимы без кукиша в кармане: терновый венчик из фольги и полиэтилена был вернейшим залогом популярности. Позже язвительный Лимонов напишет: «Поэтов этого поколения ужасно преследовали. То вдруг долго не разрешали уехать в очередной Париж, а поэт, знаете, уже собрался за границу, или вдруг вместо тиража в миллион или полмиллиона выпускали книгу поэта тиражом всего в сто тысяч экземпляров. В таких тяжелых случаях за них тотчас же заступалась мировая общественность».

Для приличия надо бы сказать два слова о литературе: речь, в общем-то, о писателях. Да как на грех, литературы у шестидесятников немного – гомеопатическая доза. Весь пар уходил в гудок: на ассонансные рифмы (у Андреотиса), на презентацию собственного красноречия (у Аххо). Все остальное было для них не существенно. Общеизвестная пиеса Андреотиса: «Уважьте пальцы пирогом, / в солонку курицу макая…» Стоп. Отчего пирогом следует уважить пальцы, а не брюхо? Что ест предполагаемый адресат – пирог или, все-таки, курицу? И кто настойчиво кукует за кадром: «в солонКУ КУрицу»?

Если говорить о прозе… Хм. Очень жаль, что на экране непередаваем расхристанный, ерничающий, кафешантанный стилёк Ваксона: «в помятой вельветовой костюменции», «запрокидывал башкенц» и проч. Если кому-то этого мало, вот еще недурной образчик: «Их чресла слились в нерасторжимом объятии» («Таинственная страсть»). Воля ваша, но объятия чреслами возможны при одном условии: если у сочинителя руки растут… э-э… в общем, из чресел.

«Это люди, которые создают видимость существования литературы», – вынес свой вердикт Яков Процкий.

В литературе шестидесятники творили то же, что их крестный в стране – сплошной волюнтаризьм и перегибы. Да не из воздуха же взялась надрывная экзальтация фанатов на стадионах, а? Литературовед А. Белинков в ответ на такие вопросы иронически ухмылялся: «Талант это умение хорошо делать то, что требует общество (которое, как известно, всегда все знает)».

Все до смешного просто: в СССР не было рок-н-ролла. Ни Билла Хейли, ни Бадди Холли. Публика остро нуждалась в кумирах, но куплетисты 60-х Рудаков и Нечаев на эту роль фатально не годились. А свято место не бывает пусто. Шаманские завывания Андреотиса и визгливые интонации Тушинского вполне заменяли морально нестойким комсомольцам «Rock Around The Clock»: тот же градус истерики. Качество стиха при этом не играло ровно никакой роли. Вам привет от Шопенгауэра: «Люди слушают не того, кто говорит разумно, а того, кто говорит громко». Главным произведением шестидесятников стали отнюдь не стихи и проза – редкая книга долетает до середины столетия. Попробуйте читать некогда культовых «Коллег» или натужно авангардную «Озу» – гарантированно заскучаете. Главным произведением Тушинского и Ваксона со товарищи стала их популярность – взрывная, недолгая. Скоротечная, как тогдашнее перемирие власти с интеллигенцией. Блажен среди златых вельмож поэт, внимаемый царями! Спасибо дорогому Никите Сергеевичу.

Главным произведением Тушинского и Ваксона со товарищи стала их популярность – взрывная, недолгая

Леонид Ильич интеллигенции не доверял. И закономерно оставил в придворных поэтах одного Тушинского. Ясен пень: кадр проверенный, в анамнезе «дружеские конфиденциальные контакты» с органами (подробности у генерала Судоплатова). Эр и Андреотис, отрешенные от должности трибунов, успешно переквалифицировались в песенники (тоже неслабая кормушка), недовольный Ваксон выбрал свободу made in USA. Правда, вскоре вдрызг разочаровался, ибо не обрел должного пиетета к своей персоне: «Увидел целую серию отвратительных предательств… Это тоже черта Америки – не считаться с людьми» (Интервью «Российской газете», 13 января 2004).

В конце 80-х перспектива приятного сожительства с властью забрезжила перед нашими героями вновь: их подняли на щит как прорабов перестройки. Тушинский был триумфально избран в Верховный Совет СССР и стал сопредседателем Всесоюзной ассоциации писателей в поддержку перестройки «Апрель». Андреотис вещал с телеэкрана о благотворности реформ и со святыми слезами на глазах пел осанну потенциальному спонсору: «Господь, помилуй Газпром!» Но шестидесантников опять обломили: едва мавры сделали свое дело, им указали на дверь. В политике нет постоянных друзей, есть постоянные интересы…

Осталось от «суровых мальчиков» немного. От Тушинского – антология «Строфы века». От Ваксона – ну о-очень недурной перевод «Рэгтайма» Доктороу. От Андреотиса – «”Юнона” и “Авось”» (что уж греха таить, благодаря Рыбникову). Все прочее – затоваренная бочкотара с истекшим сроком годности. А в остальном, прекрасная маркиза…

Что до остального, то в прошлом году младошестидесятник Александр Трактиров выпустил «Камеру хранения»: ностальгические мемории про шузню с разговорами и самострок под лейболами. И это лучший реквием поколению воинственной страсти. По мощам и елей.