Современную языковую редукцию принято объяснять падением общего интереса к чтению. Может, оно и к лучшему: современную русскую литературу делают люди, страдающие неинкурабельной алекситимией и способные изъясняться лишь на манер есенинских персонажей – корявыми, немытыми речами.

Александр Терехов, лауреат «Большой книги» и «Нацбеста»: «Убедительно сгораемая жизнь», «девушка не выглядела запоминающе красивой» («Каменный мост»); «возненавиденного всеми», «страдающе за префекта» («Немцы»).

Эдуард Лимонов: «Ужинаем. Кашу с тушенкой» («Апология чукчей); «не хочет рассказывать о себе больше, чем назвал свое имя» («Дед»). Ильдар Абузяров, лауреат Новой Пушкинской премии и премии Катаева: «Насладившись заключенными в янтарь богатством природы», «проходная выпускало минимальное количество продукции» («Мутабор»).

Ирина Поволоцкая, лауреат премии Белкина: «Монументальное чело с мрачным лбом», «болотистая трясина» («Пациент и гомеопат»). Платон Беседин, неоднократный номинант «Нацбеста»: «Девственная плевра» («Школьный роман»); «забродившая компостерная яма» («Книга Греха»); «тошнит портянками» («Милосердные»).

Вас еще не тошнит портянками? Нынешняя отечественная словесность больше всего годится на роль учебного пособия – как каталог всех мыслимых лексических, грамматических и стилистических ошибок. Хотя какая там, к лешему, стилистика? – нам бы подлежащее к сказуемому толком приладить… Англицизмы, говорите? Вражьи происки? Ну-ну. Нет у русского языка врагов страшнее, чем русские писатели, – ежедень насилуют в особо извращенной форме…